[emerald]

Название: Повесть о Сойке
Автор: Изумрудная змея (emerald)
Бета: vedma77788
Иллюстратор: Dejavidetc
Персонажи/Пейринг: Роберт/Серсея, Джейме/Серсея, Джоффри/Санса, Тирион/Санса, Сандор/Санса, Джоффри/Маргери, Тирион/Шая, Нед Старк, Кейтилин Старк, Арья Старк, Мирцелла Баратеон, Олена Тиррел, Тайвин Ланнистер
Тип: гет
Рейтинг: PG-13
Жанр: моногатари
Размер: макси, 15921 слово
Саммари: повесть о дочери правителя Северных Земель, о несчастьях, которые довелось ей испытать, и о любви, которую питал к ней некий стражник низкого происхождения
Примечания: фанфик написан на PLiO BigBang-2014
Предупреждения: историческое АУ (эпоха Хэйан), АУ по отношению к канону, неграфичный нон-кон
Дисклаймер: все стихи и большая часть примечаний взяты из "Повести о Гэндзи" Мурасаки-сикибу в переводе Т.Л. Соколовой-Делюсиной
Ссылка на скачивание: epub|fb2|mobi|rtf, ссылка на скачивание иллюстрации: здесь

«Повесть о Сойке» — анонимный роман, написанный примерно в середине V в. п.в. предположительно одной из придворных дам императрицы Нейерис. Судьба его причудлива. В период создания он не пользовался большим успехом, так как нарушал каноны жанра «моногатари». Немногочисленные сцены насилия (как, к примеру, нападение на императорский кортеж) казались современникам автора крайне грубыми, и хотя образ Дамы Сойки, совершенной женщины, на которую обрушиваются удары судьбы, считался скорее удачным, образы ее возлюбленных были почти немыслимы для изысканной литературы того времени — изуродованный воин и карлик в принципе не могли появиться на страницах романа, а тем более в роли соперников императора. Спустя несколько сот лет, когда воинское сословие потеснило утонченных придворных, и литература принялась воспевать битвы и сражения, «Повесть о Сойке» внезапно стала популярна — в ней увидели произведение о «награде воина». Суровые воины, украшенные боевыми шрамами, с удовольствием читали о том, как один из их числа завоевал любовь недоступной красавицы, а нежные дамы, вынужденные вступать в неравные браки, учились у Дамы Сойки покорности судьбе. Когда, спустя столетия, героями любовной литературы стали ученые мужи, «Повесть о Сойке» снова свергли с пьедестала, теперь главная героиня стала восприниматься как пустоголовая красотка, не способная оценить интеллектуала, который достался ей в мужья. Что до современного читателя, то ему придется сделать над собой некоторое усилие, чтобы насладиться этой книгой. Все те качества Дамы Сойки, которые делали из нее идеальную героиню — беспомощность, кротость, покорность, чувствительность, слезливость и отвращение ко всему некрасивому — давно перестали быть привлекательными. Сцены любовных свиданий, скорее всего, покажутся читателю грубыми и жестокими, мораль — по меньшей мере сомнительной, в то время как отсутствие описаний битв и политических интриг заставит спросить, что же в этой книге интересного? Автор с легкостью убирает из повествования младшую сестру героини, объясняя это тем, что приключения неженственной девицы в глухом лесу вряд ли могут быть кому-то интересны — в наше время этот сюжет способен вызывать гораздо больший интерес, чем история «красавицы в беде».

Действие «Повести о Сойке» происходит во время так называемой Войны Пяти Императоров, но в книге почти нет на это указаний. К примеру, в то время когда придворные отправились на увеселительную прогулку к морю, столица была осаждена с суши, а горожане набросились на кортеж императора не в припадке внезапного бешенства — это был голодный бунт, вызванный тем, что в столицу несколько месяцев не поступало продовольствие. Приблизительно в то время, когда героиня выясняла отношения с возлюбленным, город подвергся штурму и не пал только благодаря действиям Тириона Ланнистера (в тексте — Левый Министр). Все это не нашло места в повести, но не из-за политической цензуры, а из-за того, что подобные темы считались грубыми и неизящными.

Текст «Повести о Сойке» довольно труден для восприятия, в том числе из-за того, что для обозначения героев в нем используются не имена, а должности или прозвища, причем эти должности все время меняются и передаются другим лицам. С начала повести героиня поочередно именуется Первой Дочерью, Найси-но ками, Миясудокоро, Сойкой и так далее, при этом в середине повести под «именем» Найси-но ками начинает выступать уже другая героиня. Для облегчения задачи читателя в начале каждой главы дается список персонажей.

Может показаться странным также то, что внешность героев повести практически не описана, только Тюдзё и Левый Министр обладают какими-то примечательными чертами. Цвет одежд главной героини упоминается постоянно, цвет ее волос или глаз — ни разу, красоте ее почерка уделено больше внимания, чем красоте лица. Дело в том, что знатные женщины того периода не показывались на глаза мужчинам: даже братья и сестры воспитывались отдельно, а муж мог увидеть свою жену только после свадьбы. (Исключение составляли только придворные дамы, которые волей-неволей были на виду, но и те старались прикрывать лица рукавами или веерами). В то же время большое значение придавалось образованности: женщина считалась красавицей, если у нее был изящный почерк, она знала наизусть много стихов и умела сочинять собственные, а также могла играть на музыкальных инструментах и петь. Мужчины влюблялись по слухам, и в лучшем случае до первого свидания видели многоцветный рукав возлюбленной.

Первое свидание, впрочем, обычно случалось довольно быстро: долго терзаться от неразделенной любви было не принято, и мужчина при первой возможности ночью проникал в спальню к предмету страсти. Иногда, впрочем, он ошибался и изливал страсть на какую-нибудь другую женщину, жившую в том же доме, но и в этом случае обычно не встречал отказа. Дело в том, что главными добродетелями женщины того периода были даже не образованность и хороший вкус, а скромность и чувствительность, под которой понималась, в том числе, и невозможность отказать мужчине. Если женщина сопротивлялась тому, кто ночью без приглашения явился к ней в спальню, она проявляла крайнюю жестокость. Если она звала на помощь, то покрывала себя несмываемым позором.

Впрочем, о большинстве таких свиданий женщину все же предупреждали заранее, прислав гонца с приличествующими случаю стихами. Кроме того, если мужчина тайно приходил к даме три ночи подряд, то после этого они открыто заключали брачный союз.

Также читателя не должна удивлять слезливость героев обоего пола (это проявление все той же чувствительности) и открытое отвращение не только к некрасивым людям, но и просто к пожилым. Признаки старости считались безобразными, а все безобразное оскорбляло взгляд и должно было быть изгнано, или же подвергалось осмеянию. Пожилые аристократы (включая даже императоров) часто принимали постриг не только по сердечной склонности, но и для того, чтобы не показывать при дворе седину и морщины. В монастырь также отправлялись из-за дворцовых интриг, болезни или усталости. Впрочем, монахи вполне могли участвовать в дворцовой жизни, если у них было такое желание.

К слову о постриге. В то время две религии — старая и новая — мирно сосуществовали друг с другом. Император традиционно поклонялся новым богам, однако во дворце имелось и святилище старых богов — священная роща. На севере страны старых богов почитали больше, однако и новым богам не отказывали в уважении: например, главная героиня, выросшая в Северных Землях, носит четки — атрибут новой религии — и читает по ним молитвы, обращенные к новым богам, а в минуты отчаяния намеревается отрезать волосы, то есть стать монахиней, служительницей новых богов.

Большинство непонятных слов или незнакомых обычаев объяснено в комментариях к тексту.

Глава первая

Заснеженная дорога

Император — Роберт Баратеон
Императрица — Серсея Ланнистер
Принц из Весенних Покоев – Джоффри Баратеон
Принц Хёбукё — Томмен Баратеон
Дайсё — Джейме Ланнистер
Сёгэндзё — Сандор Клиган
Правитель Северных Земель — Эддард Старк


Давно это было. Однажды император решил отправиться в путешествие и навестить своего старинного друга - Правителя Северных Земель. Когда-то в молодости были они очень дружны, и император намеревался даже взять в жены сестру друга, но ту до срока похитила злая судьба. Немало лет прошло с тех пор. Правитель Северных Земель удалился в доверенную ему провинцию, и хоть не мог не оплакивать судьбу, не позволившую ему жить при дворе, честно выполнял свой долг. Император вступил в брак с дочерью Правителя Западных Земель, которая родила ему двоих прекрасных сыновей и дочь, Первую Принцессу, обещавшую со временем стать такой же красавицей, как мать. От дворцовых нёго у императора было шестнадцать сыновей и дочерей, однако к ним он не испытывал особенной привязанности и выделял только детей императрицы, а ее старшего сына, принца из Весенних Покоев, назначил своим наследником. Удивляться этому не приходилось, так как императрица, несмотря на зрелый возраст, была удивительно хороша собой. Придворные дамы, которые расчесывали ее волосы, порой забирали украдкой волоски с расчески и после показывали их знакомым, изумляя всех длиной и золотистым цветом этих прядей. Во всех искусствах, приличествующих знатной даме, императрица достигла совершенства, вот только нрав у нее был не кроткий и покорный, как подобает хорошей супруге, а строптивый и высокомерный.

Узнав о том, что задумал император, она не преминула выказать свое недовольство, напомнила, что предыдущие правители много веков не покидали священных стен иначе как для того, чтобы поохотиться или полюбоваться цветением деревьев в близлежащем лесу, попросила подумать о придворных, которые никак не ожидали, что служба при дворе потребует от них путешествия в глухую холодную провинцию, добавила, что если император нуждается в подданном, то подданный обязан тотчас прибыть к нему, а не ждать, пока государь сам отправится в путь, и, видя, что все эти доводы не оказывают никакого влияния, вопросила, отчего ее драгоценный супруг вознамерился отправиться на край вселенной. На это император сказал ей:

«В той далекой земле
Чисты воды и травы.
Так не лучше ли там
Поселиться, чем жить в Поднебесной,
Полной всяческой суеты?»

А надо заметить, что императрица давно мечтала о том, чтобы император удалился от мира и оставил престол ее сыну. Она знала, что Правитель Северных Земель — человек суровый, не склонный к мирским развлечениям, и в молодости он даже хотел принять постриг, но этому намерению помешала смерть его старшего брата. Императрица подумала, что, быть может, он убедит императора вступить на Путь, и перестала чинить препятствия поездке.

Когда придворные поняли, что путешествие в Северные Земли состоится, нетрудно представить, какое поднялось среди них волнение. Судачили о том, кто уедет, кто останется, и чья участь завиднее. Те, кто точно знал, что отправится в путь, старались как можно лучше запастись всем необходимым, чтобы и в самой дикой глуши не ударить в грязь лицом перед императором и друзьями-соперниками, а те, кто оставался, искали способа заглушить тоску по уехавшим, и тоже приобретали разные нужные и не слишком вещицы. Можно представить, как были довольны торговцы!

Долго ли, коротко ли, но, в конце концов, сборы были кончены, а тех, кто запоздал с приготовлениями, никто ждать не собирался. Наступил день, когда император со свитой выехал из города и направился на север. Воистину восхитительное это было зрелище! Придворные в парадных одеждах гарцевали на конях, изо всех карет высовывались разноцветные рукава, заставляя гадать, как должны быть прекрасны дамы, столь изысканно одетые. Самым красивым из всадников был, безусловно, Дайсё, глава императорской охраны. Дайсё был родным братом императрицы, они появились на свет в один час, и всем было известно, что он как две капли воды похож на свою царственную сестру. Глядя на то, как сверкают его доспехи, как струятся по спине золотые волосы, длинные, словно у девушки, при виде его горделивой посадки и лица, строгого и нежного одновременно, досужие зеваки порой не могли сдержать слез восхищения, а самые дерзкие шептали, что если сестре досталась хоть половина красоты брата, то император, без сомнения, счастливейший муж на свете.

Поначалу дорога показалась придворным превеселой. Каждый день их глазам представало новое прекрасное зрелище: то цветущий луг, то далекие горы, то пугливый олень на холме, то вдали блестело море, то дорога приводила к полноводной реке, а то на пути вставал замок, хозяин которого был вне себя от радости при мысли об оказанной ему чести и не знал, как изощриться, чтобы достойно встретить императора. Много стихов было сложено в те дни, да мало их осталось в памяти.

Но постепенно новизна путешествия поизносилась, и придворные начали с тоской вспоминать размеренную жизнь во дворце. То один, то другой спрашивал, далеко ли еще до Северных Земель, и со смятением узнавал, что и четверти пути не пройдено.

Особенно томился в дороге принц из Весенних Покоев. Если начать перечислять все его достоинства, долго придется говорить, сейчас упомяну только о том, что наружностью и манерой держать себя он во всем походил на своего дядю Дайсё, так что люди, знавшие их обоих, поневоле дивились тому, как расщедрились боги, отправив на грешную землю не одного, а двоих таких красавцев. Нрав же свой он унаследовал от императрицы, и только он один осмеливался открыто ей перечить, а она не только не возмущалась, но радовалась тому, что сын ее растет истинным правителем, не желая никому подчиняться.

Одно только было в нем нехорошо — привязанность к некоему Сёгэндзё. Тот был человеком низкого происхождения, из тех, кому не только при дворе появляться не следует, но и смотреть на придворных — слишком большая честь. Вот только дед его оказал какую-то услугу деду императрицы и был за это пожалован низшим придворным чином. Сёгэндзё был человеком грубым и недалеким, на почерк его нельзя было взглянуть без смеха и отвращения, стихов он не только не слагал, но даже и понятия не имел о том, как это делается, и вместо того, чтобы упорным трудом побороть свое невежество, он только и делал, что скакал верхом, да упражнялся с разным оружием. Но хуже всего было то, что наружность его была настолько ужасна, что и описать нельзя: росту он был огромного, сложения крепкого, как дровосек, цвет лица у него был темный, волосы редкие, а половина лица была так сильно обожжена, что остались уродливые шрамы. Каждый раз, когда одна из нёго чувствовала, что понесла, она первым делом требовала, чтобы этот Сёгэндзё не показывался возле ее покоев, из страха, что созерцание его гадкого лица повредит ребенку. И такой-то человек всюду сопровождал принца, с одобрения императрицы!

Так ехала свита императора в Северные Земли, ворча и жалуясь, пока однажды утром, проснувшись, не увидели они, что земля вокруг покрыта снегом. Тут все приободрились: одни от того, как прекрасно было это зрелище, словно лепестки сливы осыпались на землю, только их дивного аромата недоставало, другие — при мысли о том, что цель их путешествия, верно, близка, ибо снег и север неразлучны. Только одна дама с грустью сказала:

Когда бы я знала,
Что по этой горе пролегает
Дорога в столицу,
Я бы с радостью вышла взглянуть
На выпавший утром снег… [8]

Впрочем, все знали, что возлюбленный этой дамы остался в столице, так что грусть ее была понятна. Прочим же было не о чем печалиться. Принц из Весенних Покоев вызвал своего младшего брата, принца Хёбукё, на битву снежками, и одержал убедительную победу. Придворные от них не отставали и предавались, каждый сообразно личным склонностям, кто степенным размышлениям, а кто — веселым дурачествам. Право, жаль, что не нашлось случайного свидетеля того, как они, в роскошных своих одеяниях, бродили по белому снежному покрову, ибо зрелище это было воистину изумительное, казалось, что сотня цветов распустилась в эту холодную пору, и тысяча бабочек перепархивает над ними.

Когда наступил вечер, все собрались у горячей жаровни, зажгли благовония, приличествующие холодной погоде, и принялись говорить о зиме. Император сравнил зимнюю ночь с престарелой жеманницей; летняя ночь, сказал он, словно юная дева, манит теплом и дивным ароматом, зимняя же прельщает драгоценным блеском, но отпугивает холодом; какой-нибудь бойкий юнец может, пожалуй, бросить ей вызов, да еще и бахвалиться наутро, что превесело провел время, но человек опытный останется дома, будет пить подогретое вино и предоставит ледяной даме стареть в одиночестве. Тут придворные наперебой начали сравнивать зимнюю ночь со всем, что наводит уныние. Только Дайсё позволил себе не согласиться.

— Зимняя ночь, — сказал он, — особенно, когда светит луна, хороша именно тем, что ставят ей в вину. Весь мир вокруг, кажется, окрашен в один цвет, кругом тихо, не поют птицы, не шепчется листва, не благоухают сады, и только самые бедные, печальные запахи изредка волнуют сердце. Если бы не холод, то иной раз и не поймешь, жив ты еще или умер. В такие ночи хорошо предаться размышлениям о том, что составляет радость или печаль сердца.

Многие тут же согласились с ним, одни потому, что и сами так думали, но не могли столь удачно высказать, другие — оттого, что знали, как тонко чувствует Дайсё, и не осмеливались ему возразить и тем самым, быть может, выставить себя на посмешище.

Тут принц из Весенних Покоев насмешливо спросил, что Сёгэндзё думает о зимней ночи. Ибо — странное дело! — хотя принц и был отчего-то привязан к этому нелепому человеку, он ничуть не щадил его самолюбия, а напротив, часто заставлял его высказываться на разные темы, хотя тот ничего, кроме насмешек, вызвать не мог.

— Я полагаю, — сказал Сёгэндзё, — что правитель Северных Земель должен быть очень любим местными жителями. Кому часто приходится переживать такие ночи, как сегодняшняя, тот должен неизбежно проникнуться теплыми чувствами к правителю, который может избавить от голода и холода.

Выслушав эту несуразную речь, все на мгновение умолкли, а после торопливо заговорили, будто желая стереть грубые звуки с чистого морозного воздуха.

Глава вторая

Шелковый шнурок

Император — Роберт Баратеон
Императрица — Серсея Ланнистер
Принц из Весенних Покоев – Джоффри Баратеон
Дайсё — Джейме Ланнистер
Сёгэндзё — Сандор Клиган
Правитель Северных Земель — Эддард Старк
Госпожа Западных Покоев — Кейтилин Старк
Первая Дочь — Санса Старк
Вторая дочь — Арья Старк
Второй Сын — Бран Старк


Госпожой Западных Покоев в поместье правителя Северных Земель была одна чрезвычайно достойная дама. Молодость свою она провела при дворе, и все соглашались с тем, что мало кто мог сравниться с ней в красоте, благородству манер и величию души. Когда настало время вступить в брак, она беспрекословно подчинилась выбору родителей, без единой жалобы покинула двор и уединилась в глуши, помышляя лишь о том, чтобы быть хорошей женой своему супругу и воспитать детей так, чтобы они и в самом изысканном обществе могли блистать. Особые надежды она возлагала на Первую Дочь, ибо та с самых юных лет обладала прекрасными задатками, которые впоследствии развились в настоящие таланты.

И действительно, Первая Дочь могла, казалось, вознаградить гордую мать за любые жертвы, которые та принесла. Почерк у девушки был настолько изящен, словно не человеческая рука начертала буквы, а морозное дыхание оставило узоры на гладкой поверхности. Ей ничего не стоило расписать веер, и немало свидетельств ее мастерства разошлось по провинции, ибо гордая мать не без оснований считала изделия дочери достойными прославления. Стихи Первая Дочь слагала настолько искусно, что все только диву давались, откуда у девушки, никогда не бывавшей при дворе, взялась такая элегантность стиля. Удивляться, однако, не приходится, ибо она с младенчества выучила наизусть великое множество стихов, и потому могла подражать воистину достойным образцам. Также она прекрасно играла на цитре и пела так сладко, что сердце замирало.

Отец ее очень любил и содержал в строгости, даже братьям позволялось с ней разговаривать не иначе, как через ширму, да и сам отец не видел ее со дня надевания мо , чтобы случайно не нарушить ее чистоты. Зато Второй Дочери, некрасивой и не слишком талантливой девочке, он позволял шалить и бегать всюду, как мальчишке. Так подумаешь и не скажешь, которая из дочерей была его любимицей. Старшая, которой он предназначил блестящее будущее, или младшая, которой он не мог ни в чем отказать?

Как только госпожа Западных Покоев узнала, какую честь намерен оказать им император, она сразу подумала о том, что наследный принц еще не связан ни с кем обязательствами, и сама себе сказала: «Вот бы!..» С дочерью, однако, она своими надеждами не поделилась, и только мужу сказала то, что было на сердце. Тот напомнил ей, как велика честь, о которой она мечтает, и строго сказал, чтобы высоко не заносилась, а то больно будет падать, но сам вспомнил о многочисленных достоинствах Первой Дочери и сам себе сказал: «Кому, как не ей?..»

Когда же император приехал, то действительность превзошла самые смелые ожидания госпожи Западных Покоев, ибо первым делом он назначил правителя Северных Земель новым Левым Министром, так как предыдущий достойный человек, занимавший эту должность, скончался незадолго до того. Что же до брака Первой Дочери с принцем из Весенних Покоев, то император полагал этот вопрос решенным.

Императрица не ждала ничего подобного. Должность Левого Министра она предназначала своему брату Дайсё, так как полагала, что достойнее его на свете нету, и пора уже ему занять приличествующее положение. Особенно хорошей эту идею она считала потому, что их отец, правитель Западных Земель, когда-то был Левым Министром, однако после смерти своей дорогой супруги удалился от дел и вступил на Путь. Понятно, что возвышение правителя Северных Земель императрицу никак не радовало. Что же до Первой Дочери, то императрица заранее, еще не видя, сочла ее провинциальной девицей без особых талантов, из тех, что в глуши, пожалуй, и способны блистать, но при дворе совсем потеряются. И такую-то особу император предназначил в жены принцу из Весенних Покоев!

Можно себе представить, как была разгневана императрица! Ни от одной из дам она не скрыла своего неудовольствия, и те вместе с ней негодовали против Первой Дочери и считали ее негодной выскочкой. Однако госпожа Западных Покоев приняла их так любезно, с такой старинной простотой и вместе с тем так изысканно, что императрица если не смягчилась, то хотя бы решила не показывать всю силу своего гнева, и была с хозяйкой дома даже слегка приветлива. А когда та смиренно попросила разрешения представить гостям свою Первую Дочь, и та, смущенно опустив глаза, явилась перед императрицей — тут-то дамы прикусили язычки. Трудно было представить девушку красивее. Императрица, хотя и не желала этого показывать, была явно поражена тем, какой цветок расцвел в северной глуши. Она расспросила Первую Дочь, велела ей спеть, и окончательно убедилась, что та достойна быть супругой принца.

Все же императрица была не слишком довольна тем, что ее супруг, с ней не посоветовавшись, принял решение, которое она могла бы одобрить, будь он умнее и спроси ее мнения. Поэтому принцу она сказала только, что надлежит подчиняться воле родителей, которые для своего любимого сына дурной жены не выберут. Дамы ее, впрочем, были не столь сдержаны и рассыпались в неумеренных похвалах Первой Дочери.

Принц был весьма обескуражен. Дорогой все только и твердили о том, как далеко Северные Земли находятся от столицы, и как, должно быть, провинциальны и смешны их обитатели, и тут такая перемена! А тут еще случилось крайне неловкое происшествие. Правитель Северных Земель показывал императору, обоим принцам, Дайсё и прочим придворным сад в своем поместье. Странный то был сад! Насадили его в далекие времена предки правителя Северных Земель, и деревья, которые в нем росли, скорее приличествовали дикому лесу, но были так удачно рассажены, так пленяли взор разнообразными оттенками листвы и коры, так прихотливо изгибали ветви, что, казалось, лучшего и желать невозможно. И вдруг на одном из деревьев принц заметил двух мальчиков!

— Смотрите-ка, какие-то оборванцы забрели в ваш сад! — воскликнул он. — Сейчас я прикажу моему Сёгэндзё сбить их с дерева палкой и хорошенько отколотить.

— Не стоит, — возразил правитель Северных Земель, — это мои дети, и хотя они дурно поступают, что шалят при посторонних, но все же право наказывать их принадлежит мне, а не вашему стражнику.

Император вгляделся в мальчиков, которые, в свою очередь, глазели из ветвей на высоких гостей.

— Разве твой старший сын уже не взрослый юноша? — спросил он. — А младший, как я слышал, еще ребенок на руках у матери.

Правитель Северных Земель смутился. Ему впервые пришло в голову, что потакая младшей дочери, он может повредить надеждам старшей, и он мысленно дал себе слово быть со Второй Дочерью построже и как следует заняться ее воспитанием.

— Это мой Второй Сын и Вторая Дочь, государь, — признался он нехотя.

Услышав это, император громко расхохотался, принцу, однако, было не до смеха. Наружность Второй Дочери ему совсем не понравилась, а отсутствие в ней девичьей скромности он нашел весьма отвратительным. Что, если и Первая Дочь, которую ему так расхвалили, окажется дурнушкой, которая только и умеет, что лазить по деревьям?!

Он обратился за советом к Сёгэндзё, и услышал от него такие несообразные слова:

— Одно могу сказать вам, господин — никогда не доверяйте словам женщины. Их с детства учат угождать мужчине, так что правды от них не дождешься, о чем не спроси, они всегда ответят только то, что, по их мнению, вам приятно будет слышать. Между собой эти сороки шепчутся о том, как я безобразен, а спросите их вы, они и меня найдут, за что похвалить, лишь бы доставить вам удовольствие.

— Что же мне делать? — спросил принц в растерянности.

— Не волнуйтесь, господин, я все устрою так, что вы сможете сами убедиться в том, хороша ли ваша нареченная, — ответил Сёгэндзё.

Он знал, что у Первой Дочери была ручная собачка. А надо сказать, что Сёгэндзё замечательно умел ладить с животными, должно быть, потому, что душа у него была низкая и грубая, как у них. Он приманил собачку и начал учить исполнять команды, но делал это тайком, так что никто не догадывался о том, что он задумал.

И вот однажды принц прогуливался в саду и услышал, как из-за ширмы доносится чудесный голос. Он уже имел случай слышать, как поет Первая Дочь, но все равно подозревал, что это, может быть, не она, а одна из ее дам — бывают и такие случаи! Сёгэндзё приложил палец к губам, затем поманил собачку, сделал ей какой-то условный знак, и та ухватила зубами шелковый шнурок от ширмы и потянула за него, так что стала видна девушка, сидевшая за ширмой.

Невозможно описать, как хороша была Первая Дочь! На ней был наряд цвета коры каштана, а под ним еще один, голубой [4], кожа ее была белее и нежнее лепестка сливы, волосы ниспадали до пола, и если бы положить одну прядь на лист бумаги, то не было бы видно ни единого просвета. Все в ней дышало изяществом и благородством. Она повернула голову, увидела Сёгэндзё, ахнула и упала без чувств.

С того дня принц страстно полюбил свою нареченную и хотел даже сыграть свадьбу в Северных Землях, так что императрице пришлось указать ему на неприличие такой спешки.

Никому и в голову не пришло, что Сёгэндзё тоже видел девушку, и что в сердце его при виде этакой красоты вспыхнула неутолимая беззаконная страсть.

Глава третья

Гроздь рябины

Император — Роберт Баратеон
Императрица — Серсея Ланнистер
Принц из Весенних Покоев – Джоффри Баратеон
Сёгэндзё — Сандор Клиган
Левый Министр — Эддард Старк
Правитель Северных Земель — Робб Старк
Госпожа Западных Покоев — Кейтилин Старк
Первая Дочь — Санса Старк
Вторая дочь — Арья Старк


Как ни рад был император побыть в гостях у старинного друга, но все же пора ему было возвращаться в столицу. Но с правителем Северных Земель расставаться ему не пришлось — тот стал Левым Министром и тоже ехал в столицу, где ему предстояло выполнять новые почетные обязанности. Новым правителем Северных Земель стал его старший сын, юноша способный и почтительный. Казалось бы, куда ему, в столь юные годы, брать на себя такое бремя? Однако тем, кто задавался таким вопросом, Левый Министр отвечал, что оставляет сыну в помощь госпожу Западных Покоев, а она так на диво мудра и рассудительна, что, следуя ее советам, нельзя не достичь успеха. Многие дивились тому, что Левый Министр решил расстаться с госпожой Западных Покоев, которую так любил, что даже не брал других жен, хотя многие в округе с радостью отдали бы ему своих дочерей. (Была у него в юности одна наложница, от которой он имел сына, да рано умерла). И не диво ли, что мать решилась расстаться с двумя дочерьми на выданье, из которых одна была просватана за такого человека? Но Левый Министр твердо решил, что сыновья его должны достигнуть совершеннолетия в родительском доме, под присмотром матери, а после, если вырастут они достойными людьми, то и при дворе не затеряются. Что до дочерей, то императрица взяла их на свое попечение, и можно ли было хотеть большего?

Придворные с радостью отправились в обратный путь. По дороге в Северные Земли каждый холм, лес или пруд был им в новинку, а теперь они радостно встречали эти места, как старых знакомцев, и повторяли наиболее удачные стихи, сложенные при виде этих красот, а то, случалось, и сочиняли новые, ничуть не хуже.

Первая Дочь никогда прежде не выезжала за ворота родительской усадьбы, и теперь впервые видела те самые земли, среди которых росла и которые покидала навеки. Воистину, удивительная участь!

Принц часто подъезжал к ее карете и произносил несколько слов, походящих к случаю. Например, однажды вечером у реки он сказал:

Dura lex, sed lex
Из-за гор выплывала, помню,
Эта луна.
А здесь она возникает из волн
И снова тонет в волнах.

Первая Дочь была так стыдлива, что поначалу не решалась ничего отвечать. Ее дамы, гораздо более бойкие, наперебой сообщали принцу о том, как сильно она покраснела и как к лицу ей румянец, словно вишня расцвела в карете. От таких слов Первая Дочь, само собой, смущалась еще сильнее и закрывала лицо рукавом или веером. Однако на стихи, сказанные принцем, она не могла не ответить, тут же в карете написала несколько строчек и передала через одну из дам:

Мелькнув перед взором,
Так, что я и понять не успела:
Была или нет?..
Луна полуночная снова
Скрылась за темной тучей.

Как-то императрица пригласила Первую Дочь в свою карету, о чем принцу сказать забыли. По своему обыкновению он подъехал к знакомой ему карете так близко, что едва не задевал рукавом занавески, и завел со своей нареченной обычную беседу. Вот только в карете-то ее не было! Прежде, чем дамы успели указать ему на ошибку, Вторая Дочь сделала им знак молчать и начала отвечать принцу. Тот оторопел от изумления — отчего, дескать, его робкая возлюбленная так осмелела? — но обмана сперва не заподозрил. Дамы покатывались со смеху, глядя на то, как девочка, которой еще и мо не надевали, важничает, жеманится, и смело отвечает сыну государя. Сначала принц не догадывался, отчего они так веселятся, однако постепенно девочка совсем расшалилась и наговорила такого, что можно было принять и за обиду. Дамы ужаснулись и вынуждены были признаться, что подшутили. Как разгневался принц! Девочке же его возмущение показалось настолько забавным, что она принялась уже открыто его вышучивать, пока принц совершенно не вышел из себя. Не останови его Сёгэндзё, он бы, пожалуй, открыл дверь кареты, чтобы схватить и наказать нахалку!

Когда Первая Дочь узнала о проступке сестры, волнению ее не было предела. Испуганные даму суетились вокруг нее, пока она заливалась слезами и повторяла, что принц, конечно, теперь и думать о ней не пожелает, и в исступлении просила ножницы, чтобы обрезать волосы и уйти от мира, в котором ее ожидали только позор и поношение. Но даже эти слезы не заставили Вторую Дочь раскаяться, она упрямо повторяла, что не сделала ничего дурного, что ее старший брат никогда не обиделся бы на такую невинную шутку, и что принц слишком много о себе мнит. Слыханное ли дело?

Принц долго переживал нанесенную ему обиду, так что рукава Первой Дочери совсем промокли от слез. Однако император, узнав об этом происшествии, только посмеялся, побранил сына за то, что тот обращает внимание на слова ребенка, и приказал ему помириться с суженой. Пришлось ему послушаться отца, хоть и неохотно. Он велел передать Первой Дочери, что вина за случившееся лежит на ней — она не желала с ним разговаривать, ее голос был ему незнаком, оттого он и не распознал подделки. Делать нечего, пришлось Первой Дочери побороть свою стыдливость и впредь отвечать ему, и делала она это настолько мило и изящно, что гнев принца совсем прошел. Что до Второй Дочери, то в карете сестры ей больше ездить не разрешали, а в наказание велели сидеть с девочками-прислужницами, о чем она, надо сказать, нимало не сожалела.

Сёгэндзё томился от безнадежной страсти к Первой Дочери. «Хоть бы рукав ее увидеть…», — думал он. А она, заметив, что тень его упала на занавески кареты, бледнела и прижималась к одной из дам, ибо ее чувствительное сердце до сих пор не могло забыть, как она при виде зверского лика Сёгэндзё в ужасе упала без чувств. Так изыскан был ее вкус, что ничего безобразного она не могла видеть без содрогания. Иной раз дамы, заметив ее страдание, принимались судачить о том, что напрасно принц держит при себе такого гадкого человека, но Первая Дочь неизменно их останавливала, говоря, что не смеют они судить такую высокую особу, как принц из Весенних Покоев, а что до нее, то ради его удовольствия она еще и не то вытерпит. Дамы тут же замолкали, восхищаясь тем, как сочетались в ней кротость и сила духа.

Про себя Сёгэндзё называл Первую Дочь сойкой — то ли потому, что впервые увидел ее в наряде, который цветом напоминал птичье оперение, то ли в насмешку над тем, как прекрасно она пела, потому что у сойки, как всем известно, голос резкий и дребезжащий, то ли потому, что как сойка легко учится подражать голосам других птиц, так и Первая Дочь в совершенстве усвоила уроки своих родителей, или же, наконец, оттого, что сойка означает злополучие, а из любви его к девушке, которая была настолько выше по положению, да еще и просватана за наследного принца, не могло выйти ничего доброго.

Однажды утром Сёгэндзё увидел, как на заснеженной рябине сидят сойки и жадно поедают алые ягоды. Он подъехал поближе, нарвал столько гроздей, сколько смог уместить в руках, затем приблизился к карете Первой Дочери и велел дамам отдать ей ягоды. Дамы первым делом выбранили его за то, что он к ним обратился в грубой, невежливой манере — дескать, хоть и живет при дворе, а дворцовое изящество с него соскальзывает, как с гуся вода. Что же до рябины, то этот подарок они подняли на смех; и то сказать — не ветку цветущего дерева принес, не душистый спелый плод, а лесные ягоды, какие только диким птицам и по нраву. На это Сёгэндзё сердито им ответил:

— Сами вы птицы бестолковые, только и знаете, что галдеть! Когда госпожа ваша приедет во дворец, у нее будет всего вдоволь, и цветов, и плодов, которые так обильно родит наша южная земля. Только рябины ей никто не подарит, а ведь она растет только в северном краю, где ваша госпожа родилась и выросла. Так-то все у нее будет, кроме того, о чем затоскует сердце — памяти об отчем доме.

Услышав эти слова, Первая Дочь тихонько попросила дам, чтобы они перестали бранить Сёгэндзё и взяли его подарок, а ему передали сердечную благодарность, что они тут же и исполнили, хотя и прибавили от себя несколько ворчливых слов. Сёгэндзё же, молча, отъехал от кареты, и потом целый день укорял себя за то, что радуется такой ничтожной милости.

Каково же было его изумление, когда спустя несколько дней ему передали веер, который Первая Дочь специально для него расписала! Уверенной кистью она изобразила ягоды спелой рябины на снегу и разноцветных певчих пташек, и подписала:

Летящий пеной белый снег,
О, нынче ты не падай, я прошу,
Ведь нет никого,
Кто рукава мои — из белой ткани —
Высушить бы мог.

Глава четвертая

Праздник стрельбы из лука

Император — Роберт Баратеон
Императрица — Серсея Ланнистер
Дайсё — Джейме Ланнистер
Принц из Весенних Покоев — Джоффри Баратеон
Первая Принцесса — Мирцелла Баратеон
Принц Хёбукё — Томмен Баратеон
Сёгэндзё — Сандор Клиган
Левый Министр — Эддард Старк
Госпожа из Западных Покоев — Кейтилин Старк
Найси-но ками — Санса Старк
Вторая дочь — Арья Старк
Второй сын — Бран Старк


Трудно описать радость столичных жителей, когда после долгого отсутствия император вернулся во дворец. Все вздохнули с облегчением, казалось, что в город заново вернулась жизнь, некоторое время назад его покинувшая. Даже самые последние люди, которым, казалось, и дела никакого не было до того, что делается во дворце, и те были довольны. Представьте теперь, каково было счастье тех придворных, которые все это время оставались во дворце! Правда, во время отсутствия императора у них не было никаких обязанностей, и они, признаться, порядком обленились, но зато они лишены были и блестящего общества, к которому привыкли, словно волшебный ветер внезапно перенес их в провинцию. Было много радостных встреч, но немало и грустных, ибо многие узнали, что по ним не так уж горевали в разлуке, как они надеялись.

Левый Министр и его старшая дочь, получившая звание Найси-но ками, возбуждали всеобщее любопытство. Совсем недавно о них и слышно ничего не было, а тут они внезапно появились и заняли такое высокое положение! Каждый желал узнать о них побольше, и любой, кто мог сообщить интересные сведения о министре и его дочери, был желанным гостем во всех домах. Достойны ли они тех милостей, которыми их осыпал император? — вот что занимало всех. О Найси-но ками в один голос говорили: «Да, и даже больше!», — так она за короткое время сумела всех очаровать. О Левом Министре же толки были более разнообразными. Одни хвалили его за то, что он твердо придерживается старинных обычаев, другие замечали, что ему недостает тонкости в обращении, что он мог бы быть и поприветливее, рассылать побольше подарков, почаще принимать у себя гостей, а во время приемов развлекать пришедших получше. Многие вспоминали о тех временах, когда Левым Министром был отец императрицы, вот о ком двух мнений быть не могло. Были и те, кто жалел, что высокий пост не достался Дайсё — он-то бы смог себя показать!

Левого Министра, меж тем, мало заботило то, что о нем судачили в городе и во дворце. Он всецело отдался своим обязанностям и предоставил досужим языкам молоть, сколько вздумается. Развлекали его только письма госпожи из Западных Покоев. Над каждым таким посланием он долго сидел, разглядывая каждое слово, которое начертала дорогая рука, затем звал к себе Найси-но ками и просил ее прочесть вслух матушкино письмо — дескать, у него самого глаза устали от важных бумаг.

Госпожа Найси-но ками была для него источником постоянной радости, и он дождаться не мог, когда же принц из Весенних Покоев пришлет гонца с весточкой, что вечером изволит прибыть. Со Второй же Дочерью он не знал, что делать, так как она совсем отбилась от рук и никого не желала слушать. Как-то они с императором засиделись за чашей вина, и Левый Министр грустно сказал:

«Сердце родительское
Не во мраке как будто, и все же,
Видно, всем суждено
Блуждать от тревоги к тревоге
В постоянных думах о детях».

Император изволил над ним посмеяться и сказал, что дочери такого человека будет мудрено не найти хорошего мужа, даже если про нее и станут говорить, что, дескать, строптива и наукам не обучена, а если подходящий зять не сыщется, то принц Хёбукё с радостью войдет в дом Левого Министра. Можно представить, что императрице такие речи были совсем не по нраву: для своего младшего сына она мечтала о совсем другой участи.

Как-то вечером Левый Министр сидел у себя вместе с дочерьми. Найси-но ками смешивала благовония, а Вторая Дочь упражнялась в каллиграфии и вполголоса бранила непокорную кисть. Накануне состоялось состязание по стрельбе из лука, и Найси-но ками все не могла опомниться от того, какое роскошное это было празднество. Для начала она заговорила о том, как богато и с каким вкусом была одета императрица, затем с похвалой отозвалась о красоте и грации Первой Принцессы и мягко пожурила сестру за то, что та мало дружит с девушкой, у которой могла бы многому научиться. Вторая Дочь ничего не ответила, но Левый Министр услышал, как Найси-но ками сначала возмущенно ахнула, а затем засмеялась, и догадался, что девочка состроила сестре гримасу. Ну что за непослушное дитя!

Помолчав, Найси-но ками снова заговорила о празднестве, и с похвалой отозвалась о каждой из дам, пришедших на него посмотреть. Для всех у нее нашлось доброе слово: на одной был прекрасный новый наряд, у другой были на редкость длинные и густые волосы, третья прекрасно пела, четвертая отличалась ученостью, а пятая — добродетелью, словом, послушать, так в целом мире не было собрания лучше и краше. После она заговорила о состязавшихся, и здесь тоже никого не обошла вниманием, о каждом отозвалась либо с восхищением, либо с сочувствием. Хорошо, что Сёгэндзё ее не слышал, то-то бы он страдал: хотя он стрелял из лука так, что немногие могли бы с ним потягаться, низкий ранг не позволял ему участвовать в состязании, да и то сказать, как было выпустить такого перед лицом императора?

Но особенных похвал Найси-но ками удостоился Дайсё. Все в нем она находила более чем достойным и удивительным: и красоту лица, и изящество движений, и ловкость, с которой он стрелял из лука, и стихи, которые он сказал. когда одержал победу, и щедрость к побежденной команде… Вторая Дочь терпеливо слушала эти восхваления, но наконец не выдержала и сказала, что сестрица, не иначе, влюбилась в Дайсё. Сперва Найси-но ками дара речи решилась от такого предположения, а после выбранила сестру за столь неприличные речи.

— А ведь ты, дочка, и впрямь не в первый раз отличаешь Дайсё, — сказал Левый Министр.

Найси-но ками помолчала, собираясь с духом, и мягко ответила:

— Если я предпочитаю его прочим придворным, батюшка, то потому лишь, что его лик напоминает другой, тот, что мне дорог. Разве вы не замечали, как схожи принц из Весенних Покоев и Дайсё? Словно не дядя с племянником, а отец с сыном. И в этом нет ничего удивительного, сама императрица обладает таким сходством с братом, что если бы одеть ее в одежды Дайсё, никто не заметил бы подмены. Верно, их почтенного родителя или покойную матушку боги наградили за добродетель, и теперь их дети из поколения в поколение передают дорогие черты.

Тут Левый Министр так резко поднялся, что опрокинул светильник. Найси-но ками тревожно вскрикнула, Вторая Дочь выбежала из-за занавесей и бросилась к отцу, но тот успокоил дочерей словами, что ничего страшного с ним не случилось, просто затекли ноги и захотелось размяться.

На самом деле, он вспомнил, что когда император гостил у него в Северных Землях, Второй Сын, совсем еще ребенок, однажды недоуменно сказал ему, что видел в ивовой беседке Дайсё, который обнимал и целовал сам себя. Тогда Левый Министр не придал этим словам особого значения и просто позвал монаха и велел окурить беседку, думая, что если мальчика морочили злые духи, то они уйдут от святых слов и ароматов, а если Дайсё и правда предавался там какому-то развлечению, непонятному ребенку, то все равно неплохо бы провести очистительный ритуал. Теперь же он с ужасом подумал: что если Второй Сын видел императрицу в объятьях брата?

Он припомнил разные странности, о которых доселе не думал: и то, что Дайсё, несмотря на зрелый возраст, до сих пор не был женат, и ни одна дама не могла похвастаться тем, что он ее навещает; то, что и принц из Весенних Покоев и принц Хёбуке были невероятно похожи на Дайсё, а про Первую Принцессу все говорили, что через несколько лет ее будет не отличить от императрицы, в то время как дети императора от разных нёго все, как один, были похожи на него; и старые слухи о том, что сын и дочь правителя Западных Земель воспитывались вместе чуть ли не до замужества девушки. Ужасная тревога сжала его сердце. Он решил, что завтра поедет в святилище, просить в богов совета, как поступить в столь необычном деле.

Глава пятая

Ширма с изображением львов

Император — Роберт Баратеон
Императрица — Серсея Ланнистер
Дайсё — Джейме Ланнистер
Принц из Весенних Покоев — Джоффри Баратеон
Левый Министр — Эддард Старк
Госпожа из Западных Покоев — Кейтилин Старк
Найси-но ками — Санса Старк
Вторая Дочь — Арья Старк


Молитва в святом месте не принесла Левому Министру покоя. В печали возвратился он во дворец, где император сразу вызвал его к себе. Правду сказать, император был слегка разочарован в том, как повел себя Левый Министр в столице. Он-то думал, что целыми днями будет сидеть со старинным другом, пить подогретое вино и вспоминать былые дни, а на деле Левый Министр вечно был занят делами, и к императору чаще всего заходил по служебной надобности. Наконец, государь не утерпел, вызвал к себе друга и заявил, что нынче о делах говорить запрещается.

Левого Министра снедала такая тоска, что он боялся невольно выдать себя перед государем. Но у того на сердце была своя печаль. Выпив, он стал жаловаться на то, что неладно живет с императрицей.

— Веришь ли, друг мой, иной раз я завидую простым подданным. Любой из них, если бы жена так осыпала его попреками, перестал бы ее навещать, а родителям ее велел бы передать, что дурно воспитали дочь. Я, быть может, и не всегда поступал с ней так, как должно, но примерная супруга покорила бы мое сердце кротостью, устыдила бы меня любезным обращением, и, предав мои скверные поступки забвению, побудила бы и меня забыть о них и впредь не повторять. А теперь по ее милости я нигде не могу найти покоя. Нёго мои, правда, любят меня и родили мне славных детишек, но вечно ругаются между собой, обижаются, если я какой-то окажу предпочтение, и все время требуют нарядов и украшений, словно для них мое присутствие не должно быть главным подарком. Все чаще с годами вспоминаю я твою дорогую сестру. Если бы судьба позволила мне стать ее супругом, то мы жили бы в полном согласии, и ей не пришлось бы на меня жаловаться. А теперь только и остается мне, что доживать печально остаток дней да надеяться, что сыну моему выпадет лучший жребий; и то сказать, про Найси-но ками все говорят, что нет ей равных в кротости и чувствительности.

Эти слова подали Правому Министру надежду, которую тот, было, совсем потерял. Ведь, правду сказать, тяжело ему было исполнить свой долг, ибо он знал, что тем самым лишит любимую дочь высокого ранга, которого она заслуживала, как никто. Но быть может, подумал он, Найси-но ками еще наденет цвет мурасаки .

С этой мыслью на сердце он пошел в покои к императрице и попросил, чтобы она отослала всех дам и поговорила с ним наедине. Его душевное благородство было так велико, что не мог он обвинить государыню, не предупредив ее предварительно о том, какое несчастье навлекла она на свою голову, не дав ей возможности оправдаться. Услышав эту просьбу, дамы возмущенно зашумели, дескать, как можно и помыслить, но императрица насмешливо сказала, что Левый Министр, человек почтенный и немолодой, не нанесет урона ее чести, намекая на то, что он и впрямь был не слишком хорош собой, а с годами начал и седеть, над чем придворные исподтишка подсмеивались. Дамы, сгорая от любопытства, удалились, а императрица села за расписную ширму, украшенную изображением дерущихся львов и приказала Левому Министру изложить суть дела.

Горько ему было обвинять женщину столь высокого звания в таком тяжком преступлении, но все же он повиновался и коротко изложил все, что знал. Каково же было его изумление, когда императрица рассмеялась и сказала, что все это правда!

— Разве боги и богини не вступали в кровосмесительные браки? — спросила она. — И императоры в старину женились на сестрах, дабы не разбавлять царственную кровь. При дворе нет никого, достойнее Дайсё, и ни одна женщина ему не ровня, кроме меня, сестры, которая делила с ним одну утробу, а нынче делит ложе. Посмотрите, каких прекрасных детей я ему родила, разве не превосходят они во сто раз тех мальчишек и девчонок, которых императору рожают нёго? Кто во всем мире достойнее взойти на престол, чем принц из Весенних Покоев? Уж конечно, не супруг мой, глупец и пьяница!

Левый Министр сначала онемел от этакого бесстыдства, но вскоре пришел в себя и осыпал императрицу упреками. И тут произошло неслыханное — она вышла из-за ширмы и предстала перед ним в полном блеске своей красоты.

Воистину, не во всем ошибалась императрица, когда приравнивала себя и Дайсё к богам. Золотые ее волосы ниспадали густой волной и на целый локоть волочились по земле, кожа светилась, словно драгоценный фарфор, одежды переливались всеми цветами радуги и от них исходил дивный аромат. Прельстительно улыбаясь, она протянула Левому Министру руку и дотронулась до его щеки. Не всякий монах устоял бы перед таким искушением! Однако Левый Министр, хоть и смутился, вспомнил госпожу Западных Покоев и в том нашел силу сохранить добродетель.

— Завтра священный государь отправится на охоту, — сказал он, не глядя на женщину. — Пока его не будет, вы должны остричь волосы и побудить принца из Весенних Покоев сделать то же самое, это, быть может, убережет вас от гнева государя. Что до младших детей, то их вы можете отправить к их деду, в Западные Земли. Для Дайсё я ничего не могу сделать.

Императрица засмеялась и снова зашла за ширму, так что Левый Министр смог поднять взор.

На следующий день император уехал на охоту, а Левый Министр позвал к себе госпожу Найси-но ками и, как мог, подготовил ее к ожидавшимся переменам. Постыдного секрета он ней не открыл, просто сказал, что первая и главная добродетель в этом мире — повиновение родителям; женщина, которая беспрекословно выполняет волю отца и матери, тем самым совершает поступок, угодный небесам; и даже если ей не суждено быть счастливой в браке, то она всегда найдет двойное утешение в осознании того, что ей не в чем себя упрекнуть, и в доброй славе, которая не замедлит наградить столько похвальное поведение. Часто потом вспоминала Найси-но ками отцовский совет!

Как непрочно все в этом мире! Государь отправился на охоту веселым и здоровым, а возвратился с нее на носилках, и ясно было, что он уж не встанет. Тут сильнее всего выразилась его великая душа: он приказал принести ножницы и совершил постриг, чтобы уйти из этого мира налегке, а затем позвал Левого Министра и обратился к нему не как к подданному, а как к другу, с просьбой не оставлять принца из Весенних Покоев своими советами.

Так или этак —
Как ни поступишь, всегда
Попадешь впросак.
Что же делать? Одно обретаешь,
А с другим расстаешься, увы…

Что было делать Левому Министру? Он не посмел омрачить последние минуты государя постыдным рассказом и умолчал о преступлении императрицы. Однако после того, как дух государя покинул бренное тело, Левый Министр тотчас отправился в покои принца и потребовал, чтобы тот отказался от престола, ибо его воцарение грозило государству бесчисленными бедами.

Императрица, однако, еще накануне предупредила принца, что Левый Министр не желает видеть его своим зятем и всячески порочит в глазах императора, которому и стремится отдать Найси-но ками. Услышав такие речи, принц разгневался так, что императрице пришлось сдерживать пламя, которое она сама и разожгла. Поэтому, не успел Левый Министр обратиться к принцу, как тот назвал его изменником, лишил всех чинов, позвал стражников и велел заточить опального в тюрьму.

Как жаль было несчастных дочерей! В одно мгновение они низверглись с высокого облака на грешную землю. Найси-но ками лежала на полу, как потерянная, и умоляла богов о спасении, а Вторая Дочь проклинала принца такими словами, что и повторить страшно. Затем она сказала:

— Дорогая сестрица, напрасно мы с тобой покинули родной дом. Вернемся в Северные Земли!

Найси-но ками, однако, наотрез отказалась оставлять дворец, где жил ее суженый. Да и как им было уехать? Кто дал бы им позволение? Вторая Дочь, однако, не оставила своего безрассудного намерения: она подвязала волосы, переоделась в охотничий костюм и в таком виде, неузнанная, вышла за ворота. Много бедствий ее постигло, но не о них сейчас рассказ.

Велико было горе Найси-но ками. Но она не могла забыть о том, какому человеку обещана в жены, и в этой чести черпала надежду. Утерев слезы, она написала принцу такое письмо:

«Река моих слез
Падает вниз. Так быстро
Теченье ее,
Что даже рукав не может
Хорошей запрудою стать.

Несчастный мой жребий! Я рыдаю и об участи отца и о том, что стала немила вам. В чем бы ни провинился мой родитель, позвольте ему оправдаться перед вами и вступить на Путь, чтобы долгими молитвами искупить свою вину; тогда, быть может, и мысль обо мне не будет вам столь ненавистна, а я ни о чем другом не мечтаю, только о том, чтобы свидеться…»

Принц сразу ответил ей такими стихами:

«О тебе я скорблю,
Потоками падают слезы,
Стекая к реке.
Даже воды ее, должно быть,
Поднялись теперь еще выше.

Тяжкая утрата постигла меня, но утешение нахожу в том, что ваши чувства ко мне неизменны. Скоро ли настанет день, когда вновь увижу милый облик? Ах, скорее бы!»

Прочитав это послание, Найси-но ками уверилась в том, что ее отцу ничего не грозит, и снова повеселела. Только тревога о сестре сжимала ей сердце — ту никак не могли разыскать.

В память об императоре она приказала заменить всю утварь в покоях на траурную и облачилась в темно-серые одежды. Такой же наряд она отправила отцу, чтобы мог он почтить память старинного друга. Однако это подношение вернулось обратно со словами: «Не нужно». Это ее и удивило, и встревожило, и она подумала о том, чтобы обратиться к кому-нибудь за разъяснениями, но к кому? Все были в трауре по государю, как было потревожить тех, кто понес такую утрату?

А вскоре и вопросы стали излишни — она узнала, что бывшего Левого Министра приговорили к смерти и удавили в тюрьме.

@темы: тексты, ББ-2014

Comments

[emerald]

Глава шестая

Ивовый павильон

Император — Джоффри Баратеон
Императрица-мать — Серсея Ланнистер
Дайсё — Джейме Ланнистер
Левый Министр — Тирион Ланнистер
Астра — Шая
Миясудокоро — Санса Старк
Тюдзё — Сандор Клиган


Слова бывшего Левого Министра не замедлили сбыться: многочисленные беды постигли государство. Взбунтовались сразу несколько провинций, Дайсё поехал усмирять их и попал в плен, из-за чего императрица-мать была в большой тревоге.

Правление нового императора началось в печали, весь двор погрузился в траур по покойному государю. На нового правителя возлагались большие надежды, однако первые его назначения повергли двор в изумление, а несдержанные люди даже начали роптать. Своему сёгендзё он присвоил ранг тюдзё, что было никак не по заслугам. Чиновники Четвертого ранга были оскорблены тем, что их унизили таким соседством, и никаких дел с Тюдзё иметь не хотели, к себе его не звали и своих дочерей ему не сватали, а тот вел себя так, словно ему и дела нет.

Левым Министром император назначил Дайнагона, брата императрицы-матери, и тем также вызвал разнообразные толки. Правда, все признавали, что Дайнагон не по годам начитан, умен и проницателен и редко где встретишь столь образованного собеседника, но он, увы, был так мал ростом и безобразен лицом, что с ним впору было беседовать через занавеску, как с дамой, чтобы уродство его наружности не отвлекало от красоты речей. Из-за этого недостатка он все молодые годы провел в Западных Землях, вдали от двора, и это тоже ставили ему в укор — дескать, воспитывался в провинции. Как и его старший брат, Дайсё, он до сих пор не был женат, но водил дружбу с девицами самого низкого звания, а одну из них, по прозвищу Астра, даже взял себе в наложницы и поселил во дворце. Иными словами, на должность Левого Министра он никак не подходил, тут двух мнений быть не могло.

Дочь предыдущего Левого Министра все также жила при дворце, ей отвели Ивовый Павильон, где она безутешно оплакивала отца. Печаль ее все не утихала. Когда настало время сменить темное одеяние на более светлое, она произнесла такие слова:

«Обычай велит,
Чтобы светлым было мое
Одеяние скорби.
Но слезы в два омута темных
Превратили мои рукава…»

Все честолюбивые помыслы она оставила и помышляла только о том, чтобы вернуться в родные Северные Земли или вовсе уйти из этого мира и провести остаток дней в молитвах и покаянии. Дамы ее, впрочем, неустанно разубеждали ее в этом намерении и прятали от нее ножницы; они-то от мирских помыслов отнюдь не отказались и считали, что госпожа еще займет подобающее ей высокое место. И они были не так уж неправы — государь не забыл прежней своей страсти, и ждал только окончания срока траура, чтобы вступить в брак с той, что когда-то пленила его взор.

Настал, наконец, радостный день, когда все достали расписную утварь, облачились в одеяния с узорами и, отдав дань уважения прошлому, обратили свои взоры к будущему. Нетерпение императора было так велико, что в тот же день он отправил даме из Ивового Павильона гонца с письмом: дескать, вечером буду. Как обрадовались дамы! Но их госпожа, прочитав письмо, лишилась чувств, а придя в себя, попросила передать, что нездорова и принять не может. Сперва дамы перепугались, решив, что она и впрямь заболела и теперь упустит такой счастливый случай, но потом обратились с расспросами и выпытали, что она ничем не больна, но видеть императора не желает. Тут они страшно возмутились и принялись укорять госпожу за бесчувственность, а она только проливала слезы и закрывалась рукавом.

Император, получив такой ответ, был сильно встревожен и отправил к ней Тюдзё, чтобы выпытать, чем, мол, больна и скоро ли поправится. Тот заявился в Ивовый Павильон, расселся там и сказал, что не уйдет, пока не получит прямого ответа. Как ни старались дамы скрыть от него произошедшую неприятность, он, видать, о чем-то догадался и велел передать госпоже следующее:

— Императору от вас многого не надо, только того, чему вы с детства обучены. Подчинитесь ему — избавите себя от напрасных страданий.

Услышав эти слова, она отерла слезы, улыбнулась и велела дамам подать ей наряд, походящий к случаю, и приготовить угощение, так что они только диву дались. Императору же Тюдзё передал, что никакой болезни нет, одна только девичья стыдливость.

Весь день госпожа из Ивового Павильона вспоминала, чему научили ее когда-то родители, и давала себе слово, что будет вести себя разумно, кротко и смиренно, дабы не посрамить их. Один раз только, когда стемнело, она жалобно попросила дам не уходить, но те, разумеется, только посмеялись. Но когда император, наконец, вошел к ней, она словно лишилась рассудка и начала отбиваться и звать на помощь, так что дамы, которые это слышали, закрылись рукавами от стыда за такое неприличное поведение. Государь был страшно разгневан: не этого он ждал от своей нареченной! Бесчувственность госпожи из Ивового Павильона ранила его в самое сердце, он едва сдержал слезы. Впрочем, она и в горе была так мила, что скоро снова разожгла в нем страсть, совсем было потухшую.

— Я словно побывал не у невесты, а у незнакомой дамы, к которой незваным пробрался ночью, чтобы вдохнуть дивный аромат ее одежд, — сказал он Тюдзё наутро. — Прекрасное, волнующее чувство!

С этими словами он написал «утреннее послание», привязал к ветке цветущей повилики и велел отнести госпоже. Та, однако, лежала, как мертвая, и сколько ее ни уговаривали написать ответ, отвечала одно: «Не хочу!» Делать было нечего — одна из дам, втайне уверенная, что ни в чем не уступает госпоже, а кое в чем ее и превосходит, начертала несколько строк своей рукой и велела передать императору, якобы от госпожи, дескать, никто и не заметит подмены. Но как было не заметить! Император осыпал свою матушку попреками за то, что та сосватала ему такую бессердечную и невоспитанную девицу, недостойную высокого ранга. Императрица-мать, хоть и возмущена была поведением дамы из Ивового Павильона, все же находила ей и некоторые оправдания, и старалась смягчить гнев царственного сына, как могла, однако, тщетно.

Прошел день, наступил вечер, стемнело, а император все не шел. Дамы сперва не верили в такую печальную развязку, но постепенно сомнений не осталось: госпожа из Ивового Павильона так оттолкнула государя своей возмутительной холодностью, что он не завершил свадебного обряда. Только спустя несколько дней сердце его смягчилось, и он приказал хотя бы даровать госпоже ранг миясудокоро.

[emerald]

Многие были взволнованы этим происшествием. Одни печалились о том, что Миясудокоро суждена такая второстепенная участь, хотя она по рождению и дарованию могла бы претендовать на большее, другие считали, что для дочери изменника и этого много, третьи, втайне недовольные тем, как лестно все вокруг отзывались о ней прежде, радовались, что она так себя уронила. Все, однако, сходились на том, что Миясудокоро некого винить, кроме себя самой: поведи она себя с государем умнее, неизвестно, что могло бы случиться, а раз она из-за собственной оплошности упустила возможность занять высокое положение, то, значит, и не была его достойна.

Только у одного Тюдзё была особая причина радоваться тому, что произошло. Стань госпожа императрицей, она была бы для него навеки потеряна, а с наложницей, думал он, можно многое себе позволить. Однажды ночью, зная, что император нынче не собирается навещать Миясудокоро, Тюдзё неслышно подошел к Ивовому Павильону и вошел внутрь. Это ему было тем легче сделать, что многие дамы, разочарованные в том, какой низкий жребий достался Миясудокоро, ее покинули.

Миясудокоро не спалось. Горькие думы терзали ее, и даже в пении соловья не находила она отрады. Хорошо о таких ночах выразился один поэт:

Одинокое ложе
Затоплено бесконечными
Потоками слез.
И даже каменное изголовье,
Всплыв, закачалось в волнах.

Так она лежала, как вдруг услышала, как кто-то ходит по дому. В тревоге она приподнялась на ложе, решив, что император удостоил ее своим посещением. Но когда Тюдзё вошел к ней, и она поняла, кто это, то залилась слезами.

— Неужели я так ненавистен вам, госпожа? — спросил Тюдзё, усмехаясь. Она же даже ответить ничего не могла, так сильно стучали у нее зубы. Понял Тюдзё, что Миясудокоро легче в гроб лечь, чем вместе с ним на ложе, отпустил ее и вышел.

Наутро он велел передать ей через служанку такие слова: «Пусть, дескать, госпожа не тревожится о том, что к ней ночью может придти нежеланный гость. С этого дня Тюдзё будет ночевать возле Ивового Павильона и никого не подпустит».

Он и впрямь сделал по обещанному, и когда один дзидзю, давно влюбленный в Миясудокоро, попытался проникнуть к ней ночью, то наткнулся на Тюдзё и натерпелся такого страха, что еле остался жив.

[emerald]

Глава седьмая

Расписная карета

Император — Джоффри Баратеон
Императрица-мать — Серсея Ланнистер
Первая Принцесса — Мрцелла Баратеон
Принц Хёбукё — Томмен Баратеон
Левый Министр — Тирион Ланнистер
Миясудокоро — Санса Старк
Тюдзё — Сандор Клиган


Хоть император и разгневался поначалу на Миясудокоро, но не вовсе оставил ее своими милостями. Императрица-мать часто посещала ее и намекала, что если Миясудокоро родит сына, то многое в ее судьбе может измениться, но желанного события все никак не случалось.

Тюдзё часто навещал ее и расспрашивал служанок об одном и том же: здорова ли госпожа, были ли у нее вчера гости (а сам наверняка знал, что были), о чем вели беседу, просили ли госпожу спеть, и исполнила ли она эту просьбу? Служанки уж знали, что он скажет, и только посмеивались в рукав. Однажды Миясудокоро в шутку велела его спросить, не желает ли он сам послушать ее пение, но Тюдзё буркнул: «После как-нибудь», и поспешно удалился. Кто знает, что было у него на уме?

Вскоре, однако, все заметили, что император уже не так пленен Миясудокоро, как прежде, и стали реже искать встреч с ней, Часто целые дни проводила она одна, слушая, как шепчутся деревья под дождем. Невольно припоминаются строки:

Прежние годы
Стали далеким сном.
Слезы из глаз
Нескончаемо льются
В этом печальном жилище…

Левый Министр тем временем договорился о браке Первой Принцессы с сыном заморского князя. Было решено, что весь двор поедет к морю, полюбоваться волнами, и там распрощается с принцессой, которая сядет на корабль и поплывет навстречу суженому. По такому случаю императрица-мать прислала Миясудокоро расписную карету, иначе той даже выехать было бы не в чем.

Наступил, наконец, день, для всех желанный, а для Первой Принцессы — печальный. Она, однако, держалась с достоинством и любезно обращала внимание своих дам на то, как прекрасно одет и как горделиво держится тот или иной придворный, словно и для нее это была только увеселительная прогулка. Многие, глядя на нее, втихомолку ругали Левого Министра, по вине которого такая красавица должна была навсегда уехать из столицы. Другие же, однако, больше радовались тому, что представилась возможность поразвлечься.

Так и стоит перед глазами эта прекрасная картина! Пышно разодетые всадники ревниво посматривали друг на друга, втайне надеясь, что никто не сможет затмить их в глазах императора. Были они словно цветы на лугу: у какого-то, может статься, стебель крив или лепесток с изъяном, но все вместе они соединяются в изысканное зрелище, в котором хочется выискивать не недостатки, а достоинства. Только Левый Министр и Тюдзё вызывали общий смех своим безобразием.

Многоцветные рукава высовывались из окон карет. Не одно сердце билось чаще, пытаясь угадать за занавесями милые черты! Простой люд с изумлением и восторгом взирал на это восхитительное зрелище: словно райские птицы ненадолго спустились с небес!

Подъехав к морю, долго смотрели они на набегающие волны. Сколько различных дум порождает море! Увидишь кружевную белую пену, которая тает на песке, и восхитишься хрупкой красой. Посмотришь на водоросли, выброшенные на берег, и опечалишься. Заметишь рыбацкую лодку в волнах и подумаешь о том, как суетна человеческая жизнь. Зачерпнешь горькой воды и покажется, что слезы стекают по рукаву.

Миясудокоро тихо прошептала, глядя вдаль:

Поднимутся волны
И влекут за собой из пучины
Жемчужные травы.
Не оттуда ли дует ветер,
Куда думы стремятся мои?

Жаль, что некому было услышать ее!

Когда настало время Первой Принцессе сесть на корабль, никто не мог сдержать слез. Императрица-мать старалась не показывать скорби, но и ее терзала мысль о неизбежной разлуке. Только двое смогли сохранить невозмутимый вид: император и сама принцесса, которая ласково утешала принца Хёбукё, будто не ей, а ему предстояло отправиться в далекое странствие без возврата. Лишь оказавшись на корабле, она произнесла:

Качаюсь в волнах,
Но совсем исчезнуть, как видно,
Судьба не моя.
Слежу завистливым взором
За пеной на водной глади.

Когда же настала пора возвращаться обратно, случилось возмутительное происшествие, равного которому прежде не бывало. Какие-то люди, по виду безумные, набросились на проезжавшие кареты. Все были в страшном смятении. Стражники бросились на защиту императора, дамы в отчаянье ломали руки, предчувствуя страшную гибель.

Миясудокоро задрожала от страха. Много раз за прошедшие месяцы думала она о том, что устала от жизни, однако теперь, перед лицом грозившей опасности, невольно надеялась на избавление. Но на кого ей, одинокой, было надеяться? Так она думала и старалась найти в душе мужество, чтобы достойно встретить неизбежное. Но когда кто-то рванул дверь кареты, она вскрикнула и упала без чувств.

Когда она очнулась, то увидела, что ее платье залито кровью, возле кареты лежат двое убитых, а над ней самой склоняется Тюдзё. Заметив, что она пришла в себя, он сорвал с себя верхнее платье, закутал ее и поднял на руки, словно ребенка — так он был огромен и силен, что она и впрямь была как дитя рядом с ним. Снова Миясудокоро увидела ужасный лик и почувствовала на себе руки Тюдзё, но на сей раз она не испугалась, а обрадовалась. Так непостоянно человеческое сердце!

Во дворце же царило ужасное волнение. Император, императрица-мать, принц Хёбукё и Левый Министр благополучно добрались до своих покоев, прочим же повезло куда меньше: мать не ведала, куда делась ее дочь, стражники лишились товарища, юный дайнагон, двоюродный брат императрицы-матери, исчез неведомо куда. Так велико было общее смятение, что не сразу заметили отсутствия Миясудокоро. Когда же окончательно убедились, что ее нет, то тут же уверились в том, что она погибла. Многие сожалели о ней; и то сказать, редко встретишь даму, наделенную столькими достоинствами! Больше всего слез проливали те, кто прежде отзывался и Миясудокоро без должного уважения и открыто пренебрегал ей. Верно сказал поэт в стародавние времена:

Была ты жива,
Как привычную вещь, не ценили,
Не дарили приязнью,
Но вот — тебя нет, и сердце
Сжимается от тоски.

И тут в ворота въехал Тюдзё, держа в объятьях Миясудокоро!

После стало известно, что из всех, кто отстал по дороге, только Миясудокоро смогла вернуться во дворец, остальные все погибли, так что она воистину избегла смертельной опасности. Тюдзё же держался так, словно ему все нипочем, и тут же снова выехал за ворота, усмирять толпу.

Миясудокоро была так напугана, что весь день вздрагивала от малейшего шороха. Однако больше всего ее страшило то, в чем она никому не могла признаться: она помнила о страсти, которую питал к ней Тюдзё, и ждала, что теперь он не замедлит придти к ней ночью.

Тюдзё, однако, не пришел. Наутро Миясудокоро велела служанкам найти наряд покрасивее и отправила ему, со словами благодарности. Он же вернул подношение, велев сказать так: «Пусть госпожа наряжает тех, кого можно украсить». Услышав этот ответ, Миясудокоро опечалилась и подумала: «Верно, он считает, что я вовсе лишена чувствительности!»

Вечером Тюдзё, как обычно, пришел к Ивовому Павильону. Миясудокоро, заслышав его шаги, села у перегородки, взяла цитру и начала петь. А надо сказать, что ни в чем другом не проявлялись так явно ее выдающие способности, как в пении. И игра, и голос, и выбор песен, и чувство, с которым она пела — все свидетельствовало о тонком вкусе, который теперь редко встретишь.

Закончив играть, Миясудокоро спросила Тюдзё, хорошо ли она, по его мнению, пела. Тот тяжело вздохнул и ответил:

— Ничего лучше я в своей жизни не слышал. Жаль только, что не случилось рядом кого-то, кто оценил бы вас лучше, чем грубый солдат.

— Для кого я пела, тот меня слышал, — сказала Миясудокоро, и больше уже ничего не говорила.

Цикады в саду стрекотали так громко, что, казалось, в одном конце комнаты не расслышать, о чем беседуют в другом. В Северных Землях они никогда не поют, и Миясудокоро в такие ночи всегда не спалось. Когда Тюдзё вошел к ней, она осталась лежать, словно и не заметила его.

— Если ты меня боишься, я уйду, — сказал Тюдзё, подойдя поближе.

Миясудокоро приподнялась на локте и ответила:

— Одного тебя я и не боюсь.

[emerald]

Глава восьмая

Павильон Глициний

Император — Джоффри Баратеон
Императрица-мать — Серсея Ланнистер
Левый Министр — Тирион Ланнистер
Найси-но ками — Маргери Тиррел
Дама Терновник — Оленна Тиррел
Сойка — Санса Старк
Тюдзё — Сандор Клиган


Наутро должен бы был Тюдзё отправить «утреннее послание» госпоже. Однако как это сделать, когда он самого простого стиха сложить не мог? Долго сидел он в раздумьях, наконец, привязал пустой лист к ветке сосны и велел отнести госпоже. «Она сама поймет, что у меня на сердце», — подумал он.

Случилось так, что тем утром Левый Министр проходил мимо Ивового Павильона и заметил слугу с посланием. Он знал, что эту ночь государь провел в другом месте, и удивился — кто это с утра посылает письма Миясудокоро? Слуга так растерялся, что назвал своего господина, однако о цели письма ничего сказать не мог — дескать, просили передать, и все тут. Левый Министр развернул послание и с удивлением увидел пустой лист бумаги. Вернувшись к себе, он велел отправить Миясудокоро десять свитков разноцветной бумаги, а после, увидевшись с государем, долго пенял ему за то, в какой бедности живет его наложница — какой-то Тюдзё, сжалившись, посылает ей в подарок бумагу! Государь был весьма разгневан этим неуместным нравоучением, однако все же велел отправить Миясудокоро узорное платье светло-зеленого цвета, лаковый поднос и еще несколько изящных безделушек.

В другой раз государь, которому Тюдзё помогал садиться в седло, заметил, что у того от волос дивно пахнет благовониями, и вслух захотел узнать причину. Тюдзё подумал, что пропал сам и погубил любимую женщину, однако не пал духом и нагло ответил:

— Я был у одной прекрасной и знатной дамы, это она меня надушила.

После чего он начал так бесстыдно бахвалиться, что все вокруг покатились со смеху — так несообразны были подобные речи при его ужасной наружности. Государь смеялся громче всех.

— Мой Тюдзё, верно, соблазнил служаночку Миясудокоро, — сказал он, наконец. — Неспроста мне знаком этот запах.

И он приказал отправить Миясудокоро разных редких благовоний, взамен тех, что втихомолку перетаскали прислужницы. Так любовники во второй раз избегли опасности.

Тюдзё назвал госпоже ласковое прозвище, которое для нее придумал, и с тех пор она сама себя втайне называла не иначе как Сойка. Словно лесная птичка, услаждала она взор ярким оперением, и, словно пташка, была беззащитна перед ударами судьбы. У волка есть клыки, у оленя — рога, а птахе только и остается, что жалобно кричать и кружить над разоренным гнездом.

Часто думала она о том дне, когда покинула Северные Земли. Хоть и должна она была расстаться с родными домом, но все же взамен ей была обещана блестящая участь, как нельзя более подходящая к ее талантам. С тех пор отец ее умер, сестра пропала, мать и братьев она не надеялась увидеть, положение ее при дворе было самым жалким, а теперь еще она вступила в любовную связь с недостойным человеком. Как тут было не отчаяться? Однако Сойка не унывала, старалась нежной кротостью смягчить суровый нрав Тюдзё, читала ему стихи и пела старинные песни, чтобы развить его вкус.

Тем временем, ко двору прибыла дочь правителя Южных Земель и была назначена на должность Найси-но ками. Была она умна, талантлива, стихи писала, как нельзя лучше, превосходно играла на кото и ко всему этому обладала чувствительной душой. Император был ей очарован и намеревался сделать своей супругой. Все кругом только и говорили, что лучшего выбора и сделать нельзя, одна императрица-мать подозревала, что на самом деле Найси-но ками только притворяется скромницей, а сама строптива и своенравна.

Вместе с Найси-но ками ко двору пожаловала ее бабушка, старая монахиня. Когда-то в молодости она была очень хороша собой, и царствовавший тогда император даже пожелал видеть ее своей миясудокоро, однако семья предпочла выдать ее за правителя Южных Земель, чем государь был крайне огорчен. После того, как скончался ее достойный супруг, она приняла постриг, однако отрезала волосы только до плеч, и по поведению ее никак нельзя было сказать, что она отреклась от бренного мира. Под видом старческой и монашеской простоты она не упускала случая сказать каждому самую неприятную правду. Как-то один насмешник прислал ей в подарок ветки терновника, дескать, она такая же колючая. С тех пор ее прозвали дамой Терновник.

Однажды Найси-но ками прислала Сойке такое послание, привязанное к ветке клена:

«Осень пришла,
Легли багряные листья
На тропинки в саду.
Никто не примнет их теперь,
Никто ко мне не заходит…

Вот уже много дней как я желаю познакомиться с вами, однако вы все проходите мимо моего скромного жилища. Загляните как-нибудь! Бабушка моя будет рада вас видеть, а обо мне и говорить нечего».

На следующий день Сойка надела наряд цвета хризантемы и отправилась к Найси-но ками в Павильон Глициний, где та жила. Тяжело было у нее на сердце, не знала она, как ее встретят, но смиренно готовилась проявить кротость и учтивость.

Как хороша была Найси-но ками! Кожа у нее была нежнее лепестка сливы, волосы сияли, как лучший шелк, и были столь густы, что сквозь них не был виден ее наряд цвета «девичья краса». Был она так мила и любезна, что Сойка совсем позабыла бы про робость, если бы не дама Терновник. Та была очень стара, так что глядеть на нее было неприятно, однако она совсем не стеснялась своего безобразия и не старалась его приукрасить, как это часто делают тщеславные дамы, когда состарятся. Не успела Сойка войти, сесть и отведать угощения, как дама Терновник тут же принялась ее расспрашивать, да так настойчиво, что впору было смутиться. Сойка отвечала учтиво и почтительно, оказывая уважение, как высокому рангу, так и почтенному возрасту дамы, но сердца своего не открывала.

— Как хорошо воспитали вас родители! — сказала дама Терновник. — Гляжу на вас, и сердце радуется. Редко бывает, чтобы при таких достоинствах девица была столь скромна и почтительна, обычно, если какая знает за собой, что мила, красиво пишет и умеет держаться, так тут же задирает нос и возносится в мечтах выше седьмого неба. Ваши же достоинства столь велики, что любое тщеславие будет оправдано, однако ведете вы себя скромнее некуда. Ума не приложу, отчего это император не возвел вас в ранг супруги, когда вы явно этого заслуживаете.

Услышав это, Сойка подумала про себя:

«Разве скажешь кому?
Я молчу, хоть с волнением справиться
С каждым мигом трудней.
Да, такая уж, видно, пора
Наступила — кручиниться молча».

Вслух же она сказала так:

— Могу ли я, ничтожная, угадать мысли священного государя? Верно, он нашел во мне изъян, невидимый постороннему глазу. Но моя печаль послужит к всеобщей радости, если правду говорят, что Найси-но ками скоро станет императрицей. Воистину я не знаю никого достойнее носить цвет «мурасаки», чем ваша драгоценная внучка.

В ответ дама Терновнк только посмеялась и принялась злословить. Язык у нее и правда был на редкость острый, и даже про самых высоких особ она ухитрялась сказать нечто неприятное, но столько правдивое и смешное, что трудно было удержаться от улыбки.

Так быстро течет время за приятной беседой, что просидели они до самого вечера. Наконец, Сойка спохватилась, что давно уже докучает любезным хозяевам, и собралась уходить. Найси-но ками пыталась было уговорить ее остаться и посидеть еще немного, но потом не стала настаивать, а позвала служанку и велела набрать осенних цветов, чтобы дать гостье с собой на прощание. Сойка взглянула на милую красавицу из Павильона Глициний и тихо сказала:

— Хочется мне, глядя на вас, вспомнить слова моего покойного отца. Нет более достойного поступка, чем выполнить волю отца и матери, особенно когда они выбирают нам супруга. Даже если женщина в таком браке не найдет счастья, все же она будет знать, что поступила разумно и благочестиво, и добрая молва послужит ей утешением.

Дама Терновник, услышав эти слова, еще раз повторила, что Сойка кажется ей сосредоточением всех мыслимых достоинств, и приказала прибавить к подарку еще и спелые сливы.

[emerald]

Глава девятая

Ветка платана

Император — Джоффри Баратеон
Императрица-мать — Серсея Ланнистер
Левый Министр — Тирион Ланнистер
Найси-но ками — Маргери Тиррел
Дама Терновник — Оленна Тиррел
Сойка — Санса Старк
Тюдзё — Сандор Клиган
Астра — Шая


После того дня, когда чернь напала на кареты, император охладел к Сойке. Ему было неприятно, что женщину, которую он одарил своей благосклонностью, простой Тюдзё держал в объятьях и нес всем напоказ. «Каждый теперь знает ее в лицо, и нет в ней прежней невинной прелести», думал он. Найси-но ками занимала теперь все его мысли, а о Сойке он и вспоминать не хотел.

Дама Терновник, со своей стороны, так полюбила Сойку, что обратилась к императору за разрешением выдать ее замуж за своего внука, старшего сына правителя Южных Земель. Это был юноша достойный во всех отношениях, начитанный, учтивый, но, к сожалению, хромой, поэтому, стыдясь своего недостатка, он никогда не показывался при дворе.

Император сперва хотел удовлетворить эту просьбу: он думал, что знает, как мало на самом деле в Сойке кротости и чувствительности, и полагал, что она будет с хромым юношей еще более жестока, чем с ним самим, и тот скоро пресытится подобным обращением и отвергнет ее. Однако, в конце концов, императрица-мать убедила его, что изгнание из дворца — это слишком суровое наказание. Вместо этого она предложила выдать Сойку за Левого Министра. Этим решением достигались сразу несколько целей: Левый Министр получал супругу, достойную его по положению и обладающую завидными достоинствами, а бывшая наложница императора получала в мужья карлика, что, конечно, должно было в должной мере наказать ее за то, что она не умела ценить царственного возлюбленного. К тому же это позволяло Сойке остаться при дворе, где ее печальная участь могла послужить всем уроком.

Так и было решено поступить. Сама Сойка ничего не знала об этом решении. Тюдзё в те дни отправили в провинцию по государственной надобности, и его возлюбленная тосковала в одиночестве. Печально глядела она на осеннюю листву, слушала жалобные крики птиц, и слезы увлажняли ее узорчатый рукав. По десять раз на день бралась она за тушь и кисточку, чтобы написать Тюдзё подходящие к случаю стихи, но так и не решилась ничего отправить. Найси-но ками часто навещала ее, однако не могла развеять тоски подруги.

У ограды в саду
Бессильно звенят цикады.
Спешат и они
Уходящую осень оплакать,
Но разве удержишь ее?

И вдруг Левый Министр прислал ей письмо, сообщая, что прибудет вечером!

Сойка была в ужасной тревоге. Левый Министр всегда был с ней учтив, присылал в подарок плоды и стихи, но никогда не намекал, что хотел бы видеть ее супругой. Дамы и прислужницы были весьма обрадованы тем, что наконец-то госпожа займет полагающееся ей положение, однако бедная госпожа не знала, как быть. То вспоминала она наставление отца и старалась склониться перед волей императора, то заливалась слезами от горькой тоски. К вечеру, впрочем, она, казалось, овладела собой, и встретила супруга приветливо, как подобает. Но когда Левый Министр заключил ее в объятья, она словно оледенела.

Сперва Левый Министр подумал, что в ней говорит стыдливость, и был очарован.

— Сама судьба пожелала сблизить нас, — сказал он. — Я, из-за несчастной моей наружности, с детства был обречен на насмешки, вы, из-за оплошности вашего батюшки, не заняли то положение, на которое могли претендовать. Теперь же, однако, вы не будете ни в чем знать недостатка. Я дурен собой, это правда, но сердце у меня доброе, для любящей женщины я ничего не пожалею.

Сойка, однако, только молчала и проливала слезы. Левый Министр, как ни старался быть с ней терпеливым, все же начал сердиться.

— Неужели прав мой племянник, и в вас нет ни капли чувствительности? Подумайте о том, как тяжела была моя жизнь! С самого рождения я ни в ком не находил участия. И вот теперь, когда я мог надеяться, что нежная и заботливая женщина вознаградит меня за перенесенные страдания, вы тоже отвергаете меня! Да есть ли у вас сердце?

Сойку устыдил этот упрек. Она утерла слезы рукавом и смиренно сказала:

— Простите меня за мою минутную слабость. Долг моя ясен, и я от него не отступлюсь.

— Нет, — сказал Левый Министр, — не стану я навязываться женщине, которой неприятен. Я не поступлю так, как мой племянник, не отвергну вас, не завершив брачного обряда, однако делить ваше ложе не стану. В мире довольно женщин, которые за красивый наряд и коробочку с благовониями одарят меня благосклонностью. Еще две ночи я проведу ваших покоях, а после, если пожелаете меня повидать, пошлите письмо к Астре, я, верно, буду у нее.

Тюдзё возвратился в тот день, когда Левый Министр и Сойка вкусили рисовых лепешек. Горько было ему узнать об измене любимой, однако что делать? От тоски начал он вести самую разгульную жизнь. Сойка поначалу ждала, что он возвратится к ней, однако дни шли, а он все не появлялся. Долго лила она слезы. Наконец она решилась и отправила ему такое послание:

Даже тонкое платье,
Отделяя нас друг от друга,
Вызывало досаду.
Так неужели меж нами встанет
Проведенная розно ночь?

Тюдзё не знал, что и думать. То ему казалось, что Сойка решила посмеяться над ним, то он сам себя упрекал за такую недостойную мысль. То он сердито говорил себе: «Не пойду!», то примерял узорный наряд, чтобы понравиться любимой, то с насмешкой спрашивал сам себя, мыслимо ли украсить такую наружность, как у него. В задумчивости он перебирал осенние хризантемы, но так и не решился их отправить, боясь обнаружить отсутствие тонкости. И уже вечером, выйдя из дома, он срубил мечом ветку платана, покрытую алыми узорными листьями.

Госпожа к его приходу надела наряд цвета хаги и велела покурить в доме осенними благовониями. Увидев ее, Тюдзё не мог сдержать восхищенного вздоха, так она была хороша. Тут же, однако, он припомнил все, что их разделяло, и сурово нахмурился.

Сойка сказала кротким голосом:

— Вот уже много дней вы проходите мимо моего убогого жилища, и я в толк не возьму, отчего вы так переменились ко мне. Если тому виной какая моя оплошность, то умоляю, скажите, в чем я провинилась, чтобы могла я скорее исправиться.

Эти нежные слова только сильнее рассердили Тюдзё.

— Для чего вы лукавите со мной? — спросил он резко. — Разве я один из ваших придворных красавчиков-стихотворцев, что меня надо морочить красивыми словами? Я думал, что у вас есть сердце, а теперь вижу, что все ваши чувства — один обман.

С этим словами он повернулся к ней спиной.

— Видать, правду про меня говорят, что я бесчувственная, — вздохнула Сойка. — Император всегда жаловался на мою холодность, теперь Левый Министр говорит, что нет во мне чувствительности. Раз уж и вы упрекаете меня, то, верно, так и есть.

Тюдзё засмеялся.

— Левый Министр говорит, что в вас нет чувствительности? Давно ли он себя в зеркало видел? Если на такого, как он, женщина посмотрит без отвращения, так уж добрее ее во всей столице не сыскать. Что до императора, то ему всего милее было, когда вы плакали. Скоро придет черед Найси-но ками лить слезы, но ее так легко не отпустят.

Сойка отерла слезы рукавом.

— О горькой судьбе Найси-но ками я немало слез пролила. Все вокруг думают, что я ей завидую, и только мне одной известно, что ни за что я не желала бы оказаться на ее месте. Но как быть? Каждый из нас должен смиренно переносить то, что назначено судьбой. И я хотела для себя другого жребия…

— Да неужели? — насмешливо спросил Тюдзё. — Чем же плохо быть супругой Левого Министра? Простому солдату на вас теперь и смотреть не полагается.

— А разве на наложницу императора простому солдату можно смотреть? Не за то я вас люблю, что вы подчиняетесь тому, что должно.

Тюдзё посмотрел на нее, словно громом пораженный, затем опустился на пол и поцеловал ей ноги.

— Что вы делаете? — изумленно спросила Сойка.

— Я только пес, госпожа, мое место у ваших ног, большего я не стою.

Сойка ласково погладила его по волосам.

— Когда моя бедная собака была жива, она лизала мне руки и лицо, потому что любила меня, и я ей это позволяла, потому что любила ее.

Услышав эти слова, Тюдзё подхватил ее на руки и опустил на ложе. С тех пор они уже не расставались надолго, и Тюдзё все больше поражался тому, с какой удивительной женщиной свела его судьба.

[emerald]

Глава десятая

Рисовые лепешки

Император — Джоффри Баратеон
Императрица-мать — Серсея Ланнистер
Левый Министр — Тирион Ланнистер
Вступивший на Путь — Тайвин Ланнистер
Найси-но ками — Маргери Тиррел
Дама Терновник — Оленна Тиррел
Сойка — Санса Старк
Тюдзё — Сандор Клиган
Астра — Шая


Меж тем, все ближе был радостный день, когда император и Найси-но ками должны были вкусить рисовых лепешек. Во дворец привезли девушек, из которых отобрали лучших танцовщиц для праздника. Печально упоминать о том, что это торжественное событие не обошлось без скандала: Астра, наложница Левого Министра, пожелала войти в число тех пятерых, которые должны были выступать перед императором. Излишне говорить, что дарования ее никак не позволяли надеяться на такую честь, а происхождения она была такого низкого, что остается лишь удивляться тому, что ей в голову могла придти столь смехотворная мысль — выступать рядом с дочерьми знатных господ! Впрочем, девица эта была настолько бойка и самоуверенна, что иного и ждать не приходилось. Не однажды Левый Министр с грустью сравнивал ее со своей супругой из Ивового Павильона, и каждый раз убеждался в том, что Сойка гораздо достойнее. Да и сравнивать было смешно! И все же Левый Министр продолжал проводить ночи у Астры, в Ивовый же Павильон заходил лишь затем, чтобы перекинуться парой слов с супругой, узнать, не нужно ли ей чего, и, быть может, написать ей стихотворение. Увы, любые дарования бессильны, если женщина не смогла угодить возлюбленному!

Настала зима. Придворные полюбили собираться у жаровен и вести неспешные беседы о том, как хорош первый снег. Особенно многолюдно было в Павильоне Глициний, даже, несмотря на то, что дама Терновник, ссылаясь на свой преклонный возраст и на то, что в Южных Землях гораздо теплее, усаживалась прямо к жаровне, так что всем остальным оставалось лишь протягивать руки к углям. Впрочем, Найси-но ками часто приказывала принести гостям подогретого вина и занимала их любезными речами, так что в обиде никто не оставался. Кроме того, все знали, что скоро Найси-но ками станет императрицей, а для того, чтобы угодить столь высокой особе, можно было и померзнуть немного!

Никто, верно, не радовался наступившей зиме больше, чем Сойка, выпавший снег напоминал ей о доме. Казалось, что она вовсе не чувствует холода: когда утром разжигают огонь, только самая степенная дама не протянет тут же руки к жаровне, Сойка же только глядела на разгорающиеся угли и говорила, что в такое морозное утро запах дыма заставляет особенно чувствовать зиму. Дамы только дивились и перешептывались между собой о том, что, верно, у тех, кто рожден на Севере, кровь горячее. Не знали они, что Тюдзё каждую ночь согревал ложе возлюбленной.

Дед императора, отец императрицы-матери, Вступивший на Путь, в те дни решился покинуть свой уединенный дом на утесе и посетить царственного внука. Был он уже немолод, однако выглядел очень достойно и величаво. Злые языки говорили, что он решил уйти от мира и обрить голову не из-за тоски по усопшей супруге, а оттого, что у него начали редеть волосы, однако такие толки вызывали всеобщее осуждение, так как Вступивший на Путь пользовался уважением всех, кто его знал.

Императрица-мать встретила его радостно; он же, как подобает монаху, не показал неуместной привязанности, хотя царственная дочь и была его любимицей. Императору он дал несколько полезных советов о том, как управлять государством, и хотя государь обладал гордым нравом и не терпел ничьих советов, в этот раз он смиренно выслушал и поблагодарил за науку, чему многие весьма дивились.

Левый Министр и в прежние годы не выказывал должной сыновней почтительности, за что его многие упрекали, и в этот раз он встретил отца веселыми шутками, что в отношении такого человека было не совсем прилично. К тому же вышло так, что девица Астра, узнав о приезде Вступившего на Путь, прислала ему стихи с предложением посетить ее. Нетрудно представить, как был оскорблен этот достойный муж! Он обрушился на сына с гневными упреками и в завершение велел услать Астру со двора, чего Левый Министр и не думал исполнять. Как горько наблюдать раздор между отцом и сыном!

Брак сына с Сойкой Вступивший на Путь, впрочем, одобрил, особенно после того, как получил от нее в подарок зимние благовония, смешанные ее руками, и в придачу стихи, привязанные к ветви сосны:

«Стоит ли, право,
Предаваться старцам печали?
В наш блистательный век
Даже деревья и травы,
Ликуя, кружатся в танце».

Вступивший на Путь счел, что благовония составлены искусно, почерк красив, а стихи уместны, самым же похвальным он нашел чувство, которое вдохновило подарок. Тут же он взялся за кисть и ответил следующим письмом:

«Неизбежной разлукой
Старость людям грозит, я знаю.
Оттого-то теперь
Мне еще больше прежнего
Хочется видеть тебя.

Знать, недолго мне осталось жить на свете, но прежде чем покину сей бренный мир, хотел бы дождаться дня, когда вы подарите мне внука…»

Одна только Сойка знала, как смутили ее эти строки, какой тоской наполнили сердце…

Настал, наконец, счастливый день, когда император отправил Найси-но ками гонца — мол, вечером буду. Только луна, должно быть, видела, как зашел он ночью к возлюбленной… Наутро отправил он ей нежное письмо и получил приличествующий случаю ответ.

Весь день придворные дамы провели в Павильоне Глициний, осыпая счастливую Найси-но ками подарками, она не же оставалась в долгу и богато отдаривала их в ответ. Так, Сойка, которая преподнесла ей лаковую шкатулку с узором из танцующих журавлей, получила взамен аметистовые четки, причем Найси-но ками попросила, чтобы подруга непременно взяла их с собой, когда будет присутствовать на вкушении лепешек Третьей Ночи. Сойка шепотом задала ей вопрос, которого никто из присутствующих не расслышал, в ответ Найси-но ками засмеялась и ничего не ответила.

Императора также богато одарили: императрица-мать поднесла ему роскошное одеяние, которая сама когда-то получила в дар от своей почтенной матушки, а Левый Министр подарил свиток «Жизни четырех императоров». Многие заметили, что Левый Министр был не слишком доволен тем, как мало внимания император уделил его подарку, но как было выделить один дар из сотни других, не менее роскошных и уместных? Чего только ни преподнесли государю! И лук, украшенный узорами, и красивые сандалии, и великолепное седло, и украшения из золота и серебра, и корабль длиной в два локтя, вырезанный из дерева, с шелковыми парусами, на котором были даже фигурки моряков и знатных господ, причем каждая была одета в приличествующий наряд! Воистину, редко кто был любим подданными так, как император, в котором соединились все добродетели мужа, правителя и человека утонченного.

Настала, наконец, долгожданная Третья Ночь, и наутро все придворные собрались у полога, скрывавшего изголовье новобрачных. Императрица попросила, чтобы Сойка поднесла ей блюдо с красными и белыми лепешками. Услышав это, дамы зашептались, и те, кто сами хотели бы быть удостоены такой чести, стали говорить, что, верно, государыня пожелала унизить соперницу, другие же, не столь завистливые, восхищались благородством души новой императрицы, которая и в счастье не забыла подругу. Сойка просунула блюдо за полог и почувствовала, как ее словно легко дернули за четки на запястье, но не придала этому значения.

Император принялся громко шутить с царственной супругой, приговаривая, что она слишком жадно ест лепешки, так что ему самому, пожалуй, и не достанется ни одной, и придется признать свадебный обряд незавершенным. Затем он велел, чтобы Левый Министр поднес ему кубок с подогретым вином, да взял с собой скамеечку, чтобы дотянуться до ложа. Тут уж все поняли, что это сказано в насмешку над маленьким ростом Левого Министра, и покатились со смеху, одна только Сойка закрылась рукавом от стыда.

Левый Министр покраснел от досады и ответил:

— На ложе взобраться любой сумеет, но не всякому дано дотянуться до заветной цели, и тут уж никакая скамеечка не поможет.

Император был крайне разгневан такой дерзостью и хотел даже подняться с ложа и покарать наглеца, но государыня удержала его ласковыми словами и попросила доесть хотя бы первую лепешку. Левый Министр смиренно попросил прощения за свои слова и протянул за полог кубок с вином. Государь смягчился, доел лепешку, отхлебнул вина и произнес:

Желанье мое —
Чтобы люди больше не знали
Неизбежных разлук…

Тут голос его прервался. Императрица вскрикнула в тревоге, полог откинули, но — о горе! о страшная утрата! — государь уже не дышал.

[emerald]

Глава одиннадцатая

Разрезанная перегородка

Покойный император — Джоффри Баратеон
Императрица-мать — Серсея Ланнистер
Императрица-вдова — Маргери Тиррел
Левый Министр — Тирион Ланнистер
Дама Терновник — Оленна Тиррел
Сойка — Санса Старк
Тюдзё — Сандор Клиган


Все были в страшном смятении. На горе императрицы-матери было страшно смотреть. В исступлении она повторяла, что это Левый Министр отравил государя. Сначала на эти слова мало кто обратил внимание, но императрица-мать кричала так громко, что ее поневоле услышали, а услышав — призадумались. Действительно, Левый Министр только что у всех на глазах поднес императору кубок с вином, а как раз перед этим позволил себе грубо ответить на шутку государя. Тут же многие припомнили, что и прежде Левый Министр отвечал государю без должного почтения, резко упрекал его за те или иные поступки, и как-то раз даже сказал, что принц Хёбукё был бы куда лучшим императором. Также было известно, что Левый Министр, который был мал ростом и чрезвычайно дурен собой, завидовал царственному племяннику, так превосходившему его в красоте, изяществе обращения, уме, остроумии и положению в обществе. Так что Левый Министр и опомниться не успел, как его уже схватили.

Сойка в ужасе закрылась рукавом и начала читать молитву, но тут она заметила, что шнурок ее четок был разрезан. Между бусинами были завязаны узелки, поэтому четки не рассыпались, а просто соскользнули с запястья и упали в рукав. Сама не зная зачем, она пересчитала бусины и убедилась, что одной не хватает.

Вспомнила Сойка о том, что крайняя бусина в четках, та, которой недоставало, была темнее прочих. Припомнился ей и разговор с дамой Терновник, и то, как императрица-вдова смеялась наутро после посещения государя, и страх охватил ее.

Тут она почувствовала, как ее легонько тянут за полу платья, и едва не лишилась чувств. Однако, должно быть, боги вселили в нее мужество, ибо она не упала на пол и даже не вскрикнула, а молча оглянулась и заметила, что шелковая перегородка, возле которой она сидела, слегка надрезана, и из разреза высовывается большая мужская рука и тянет ее за одежды. Это был Тюдзё.

Не в силах вымолвить ни слова, Сойка схватила его за руку.

— Послушай меня, — прошептал Тюдзё, — твой муж дал императору вино, а ты поднесла лепешки. Императрица-мать лишилась первенца, а она из рода, который за любую обиду отплачивает семикратно. Она не успокоится, пока не сживет со свету вас обоих.

— Левый Министр не виноват, — прошептала Сойка в ответ, — не он отравил государя.

— А кто же? — спросил Тюдзё.

Сойка хотела было ответить, но спохватилась, что тем погубит императрицу-вдову.

— Я не могу назвать виновника, пусть небо его покарает, — ответила она.

Тюдзё тихо засмеялся.

— Долго ему придется дожидаться небесной кары! Пусть другие ждут милости богов, я же возьму судьбу в свои руки. Скажи, согласна ли ты бежать со мной?

Сойка в отчаянье сжала руки. Как было оставить Левого Министра, за которым она должна была следовать как примерная супруга? Но не легче было и расстаться с Тюдзё, к которому ее привязывали не менее крепкие узы. Она мысленно обратилась к духу покойного родителя и попросила у него совета. Тщетно пыталась она вызвать в памяти дорогой образ, вспоминалось ей только, как она перебирала его вещи, отбирая то, что нужно для похорон…

— Согласна, — вымолвила она чуть слышно.

Тюдзё мигом разрезал перегородку и вытащил возлюбленную на другую сторону, так что она даже ахнуть не успела.

Так быстро и ловко он это проделал, что дамы, которые находились с ней в одном помещении, ничего не заметили. Да и где им было смотреть по сторонам, когда они пытались утешить императрицу-мать, чьи рукава совсем вымокли от слез. Только дама Терновник стояла в сторонке и, может быть, что-то и видела, однако при ее всегдашней болтливости она не преминула бы всем рассказать, так что, верно, в то время она глядела в другую сторону.

Не сразу императрица-мать вспомнила о том, что Сойка подала покойному государю блюдо с лепешками, но когда ей все же пришло это на ум, она тут же пожелала обрушить свой гнев на несчастную. Однако Сойки и след простыл. Тут же заговорили о том, что дело не обошлось без колдовства, и хотя слуги вскоре обнаружили разрезанную перегородку, но то, как ловко и бесшумно это было сделано, все же наводило на мысль о том, что тут не обошлось без проделок злых духов. Тут же нашлись свидетели того, как супруга Левого Министра превратилась в птицу и улетела. Императрица-мать, однако, была не слишком доверчива, и все же приказала найти беглянку, хоть в птичьем, хоть в человеческом обличье.

Исчезновение Тюдзё заметили только через несколько дней, когда настал печальный час похорон. Тут уж все окончательно уверились в том, что императора извели колдовством, потому что все знали, что оружием с Тюдзё никому не справиться, а добром бы он своего господина и благодетеля не оставил.

Императрица-вдова очень горевала о покойном супруге. Целыми днями увлажняла она слезами рукава траурного одеяния и повторяла, что жизнь ее кончена, прошла, словно сон.

Явь, промелькнувшая
В ночи черной, как ягоды тута,
Ничуть не верней
Сновиденья, где каждая малость
Явственно ощутима.

На этом повесть обрывается.

[logastr]

очень мило =)
на удивление легко прочиталось, хотя стилизация довольно сильная
Сойке счастья! а вот за судьбу Левого Министра как-то волнительно...

[emerald]

logastr, Левый Министр, согласно хроникам, бежал в Поднебесную империю и пережил там множество удивительных приключений . Спасибо!
Хорошо, что легко читается, я, признаться, очень боялась, что читатели уснут .

[Уйка]

прочитала треть, дальше не хочу!

так хорошо и приятно читается, слов нет. создается впечатление, что каждое слово, каждая буква на своем месте. у меня вязание и вышивка вызывают похожее чувство, когда смотрю на идеально ровные петли или крестики. текст хочется погладить рукой, как и их, наслаждаться и смаковать как можно дольше! собираюсь растянуть удовольствие, остальные две трети дочитаю перед сном :3

я мало встречала текстов, которые вызывали во мне такие осчучения, но все-таки встречала, и мне всегда было интересно - эта гладкость, упорядоченность, это результат вычитки и еще раз вычитки, или оно прям так изначально родилось? *_*

[logastr]

emerald, не, очень хорошо всё, и стихи очень уместны.

Да, и иллюстрация отличная и стильное оформление!

Мне только показалось, что мотивация Маргери в убйистве Джоффри не очень понятна. То есть мы все знаем из канона + легкие намеки тут есть, но все-таки как-то маловато в нем садизму, бггг

[emerald]

Уйка, спасибо!
Оно более-менее изначально так родилось . Я обычно пишу сразу набело, потом просто много раз перечитываю и убираю всякие мелкие баги. Правда, до того, как писать, я довольно долго каждый текст вынашиваю в голове, выгуливаю, так сказать (мне легче придумывается, когда я хожу). Здесь просто стилизация еще, хэйанские повести, которые я читала, все очень красивые и гладкие, нужно было просто интонацию поймать.
logastr, а это проблема с рассказчиком . Не могла придворная дама написать, что император - юный садист, оставалось только надеяться, что читатели знакомы с хрониками .

[Нэко]

AWWWWWWWWWW
AWWWWWWWW
AWWWWWWWW

простите, то что я уже прочла — крохотный кусочек — это настолько прекрасно, что могу только подвывать от восторга и скрести стол когтями нет слов, совсем нет слов
Это просто запредельная милота. Стилизация шикарно удалась.
От иллюстрации я готова бегать по потолку. Спасибо за такое счастье и такие эмоции, которые вы мне сейчас подарили.

Заглушка охренительная, никаких других слов, роме тех, что там написаны, я не вижу в упор, хотя тот ещё кривочтец по жизни, и если где есть хоть крохотная возможность очитаться — я очитываюсь. А тут ясно вижу только надпись "Повесь о сойке" — и всё.

Разделители! awwwwwwwwwwww ПОЧТО ВСЁ ТАК ПРЕКРАСНО?

[emerald]

Tagarela, да, не могу не согласиться, оформление абсолютно прекрасно!
Спасибо .

[Нэко]

emerald, а текст!!! А текст! Вы что, с ума сошли? ВАМ СПАСИБО, я сейчас сижу счастливая, с горящими щеками и просто ВПИТЫВАЮ КАЖДУЮ БУКВУ, вот два последних "макси" нифига не макси, читаются как драбблы, где пятнадцать тысяч слов? вы волшебница какая-то, реально волшебница, по ощущениям, если бы меня спросили, скольо тут слов, я сказала бы "ну... тысяча от силы", потому что не ощущается вообще, что их больше — это всё восхитительная лёгкость вашего повествования

[emerald]

Tagarela, знали бы вы, как я высчитывала эти слова .
Очень приятно такое читать, не останавливайтесь .

[Уйка]

emerald,

нужно было просто интонацию поймать.

ну так она поймалась более чем удачно ) такт, ритм текста - все отлично

и иллюстратор жжот напалмом. особенно на заглушках и разделителях

[emerald]

Уйка, да, да, хвалите иллюстратора, он этого заслуживает! Я, грешный человек, сама себе на планшет собственный текст с этим оформлением скачала - любоваться .

[troyachka]

Я совершенно не ем сансаны, сквик-пейринг, но стилизация настолько чудесная и мастерская, что я не смогла не дочитать =)
Кроме того, стилизация вообще очень хорошо преобразила и украсила пейринг.
Я бы еще почитала что-то подобное - историю той же Арьи, например)))
Спасибо!

[emerald]

troyachka, о, как приятно!, Я, конечно, люблю, когда меня коллеги-шипперы хвалят, но от тех, кому пейринг не нравится, очень лестно слышать хорошие слова.
Историю Арьи, боюсь, не получится в этих декорациях. А Санса и в каноне - такая хэйанская дама, что ей только двенадцати кимоно не хватает .
Спасибо!

[Читерабоб]

так здорово было читать. я ж как раз с твоей легкой руки за Гэндзи взялась.
самый лучший здесь Тюдзё, конечно.
и вообще два канона так интересно соединились, хотя, конечно, не могли во всем совпасть. да и не надо.
но Санса и интриганка-императрица вписались, как родные.

большое спасибо!

[emerald]

Читерабоб, спасибо!

[sleepybird]

Какая чудесная история, так красиво!

[emerald]

sleepybird, спасибо!

[Машшкъ]

Прочитала кусочек, действительно, отличная стилизация! И акварели, акварели!...

[emerald]

Машшкъ, спасибо!
Да, акварели прекрасны!

[twinkle_toes]

Ах!!!!
Давно я в восхищении от ваших искусных фиков по Мартину, и этот еще лучше прежних!

[Мэй_Чен]

Стилизация очень классная. реалии ПЛиО очень хорошо подогнаны под эпоху хейян(?) Жаль, что история фактически повторяется - но всё равно интересно поглядеть на то же самое в иных декорациях.
оформление прекрасное совершенно.
Спасибо большое за фик!

[emerald]

twinkle_toes, спасибо!
Мэй_Чен, мне, на самом деле, было интересно как раз повторить историю, потому что новые декорации очень выразительно подчеркивают в ней как раз те моменты, которые мне хотелось специально выделить.
Да, оформление волшебное!
Спасибо!

[Loreley Lee]

Я свое сдала и теперь могу читать. И конечно же сразу побежала читать твой текст.
Дорогая это невероятно! Просто невероятно. Это ж сколько труда!
Ты талантище и я тебя люблю. Восхитительный текст, и невероятно прекрасные иллюстрации!