Двенадцатая ночь

[BIG_ICE_BANG]

Название: Двенадцатая ночь
Автор:  emerald
Бета:  belana,  Lelianna
Иллюстраторы: Любава21,  Горацио
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Размер: ~15 000 слов
Пейринг/персонажи: Сандор Клиган/Санса Старк, Уиллас Тирелл/Санса Старк, Петир Бейлиш/Санса Старк, Оленна Тирелл
Саммари: жарким калифорнийским летом Уиллас Тирелл встречает на бензоколонке девушку, Алейну Стоун, и ее бойфренда, бывшего баскетболиста. Он привозит их в свое старинное поместье Хайгарден, и чем дальше, тем сильнее ему кажется, что Алейна что-то скрывает.
Предупреждения: modern!AU, BDSM (упоминания)
Примечания: Стихотворение Джона Китса «La belle dame sans merci» дано в переводе Вильгельма Левика
Ссылки на скачивание: docx || pdf || txt || html || epub || fb2 || mobi

Двенадцатая ночь from lubava21 on Vimeo.

скачать клип

Под свежею листвою
Кто рад лежать со мною,
Кто с птичьим хором в лад
Слить звонко песни рад, —
К нам просим, к нам просим, к нам просим
В лесной тени
Враги одни —
Зима, ненастье, осень.
Уильям Шекспир, «Как вам это понравится»

Уиллас заметил ее, когда подъезжал к бензоколонке.

Сначала он подумал, что какая-то школьница прогуливает уроки и усмехнулся. Маргери иногда вылезала через дырку в школьном заборе и убегала гулять по городу, не подозревая, что клетчатая форменная юбка сразу же ее выдает. Обычно в таких случаях владельцы магазинчиков, кафе и кинотеатров звонили директору школы и говорили, что видят прогульщицу, но Уиллас и Гарлан раздали по всему городу столько флакончиков духов, бутылок виски и стодолларовых купюр, что на прегрешения Маргери никто не обращал внимания.

Затем он вспомнил, что ни у одной из трех католических школ в округе нет зеленой формы в белую клетку, и пригляделся повнимательнее. Девушка стояла, прислонившись к большому черному мотоциклу. Уиллас нахмурился. Он мог поспорить на что угодно, что это не ее мотоцикл, а значит, где-то рядом был мужчина. Не школьник — те обычно ездили на автомобилях с откидывающимся верхом — а взрослый мужчина, который увез несовершеннолетнюю школьницу в другое графство.

Он направился к ней, отмечая все новые и новые детали: коротко остриженные волосы цвета горького шоколада, ярко-синие глаза, высокая грудь под накрахмаленной белой рубашкой, серебряный браслет на правом запястье, белые носки — и только тут вспомнил, что на дворе лето, у школьников каникулы, и ни одна ученица католической школы не будет носить форму в каникулы по доброй воле.

Девушка посмотрела на него с подозрением, Уиллас попытался быстро превратить «Привет, тебе нужна помощь?» во что-то более разумное, и беспомощно сказал:

— Привет!

Девушка смерила его взглядом с головы до ног.

— Это мотоцикл моего парня, — сказала она мягко. — Он пошел купить воды и сигарет. В нем шесть футов и пять дюймов роста, и он зарабатывает на жизнь боями без правил. Все еще хочешь со мной поздороваться?

Уиллас опешил. Он уже давно не встречал людей, которые бы не знали, кто он такой. Даже незнакомцы на скачках, в клубе и на чьих-нибудь днях рождения обычно уже заранее слышали, что этот слегка сутуловатый темноволосый мужчина — старший сын Мэйса Тирелла, тот самый, у которого протез правой ноги, бедный парень, несчастный случай во время гонок. Уже много лет ни одна женщина не давала понять, что опасается его. Это было так неожиданно и нелепо, что вместо извинений Уиллас улыбнулся и ответил:

— Ух ты, какое длинное приветствие у твоего племени! Я Уиллас, а тебя как зовут?

Девушка, словно невзначай, положила руку на руль мотоцикла, рядом с клаксоном.

— Алейна. Извини, что я так резко, на дороге полно придурков, которые всегда готовы обидеть невинную девушку в белых носочках.

Уиллас снова заподозрил, что она все-таки школьница — те редко флиртовали с мужчинами его возраста, но никогда нельзя быть уверенным до конца.

— Твой парень зарабатывает на жизнь боями без правил и ездит на мотоцикле-внедорожнике, а ты — невинная девушка?

— Невинность — это состояние души, — пояснила Алейна без тени улыбки и повернулась в сторону магазина, откуда как раз выходил высокий мужчина в джинсах и черной футболке.

Насчет шести футов и пяти дюймов Алейна не только не преувеличила, но даже, кажется, слегка поскромничала. По тому, как неловко сидела на нем одежда, было видно, что это огромное тело сплетено из больших тяжелых мышц. Его лицо наполовину скрывали большие темные очки и длинные черные волосы, но ничем нельзя было спрятать шелушащийся розовый след ожога, который начинался почти с макушки и занимал всю левую сторону лица, спускаясь по шее до ворота.

— Это Сандор Клиган, — сказал Уиллас.

Алейна чуть наклонила голову вбок и вопросительно посмотрела ему в лицо. Уиллас примерно догадывался, что она боялась там увидеть: праведный гнев, фанатский восторг, нездоровый интерес, смесь отвращения и злорадства. Он поднял руку на уровень уха и несколько раз покрутил кистью туда-сюда, мол, привет, приятель, я здесь.

Клиган подошел к нему поближе.

— Он тебя достает?

Уиллас протянул ему руку.

— Здравствуйте, я Уиллас Тирелл, несколько лет назад вы спасли жизнь моему брату.

Клиган приподнял на лоб очки — глаза у него оказались не черными, как Уилласу почему-то помнилось, а серыми — и перевел взгляд на Алейну.

— Лорас Тирелл, — сказала она. — Твой брат. Бар «Белая кобыла».

— Это называется «спас жизнь»?

— Сандор, я там была. Ты действительно спас Лорасу жизнь, Григор его чуть пополам не сломал.

Клиган пожал плечам и взял протянутую руку. Уиллас заранее напрягся, ожидая демонстрации силы, но ее не последовало.

— Лорас сейчас в Европе, с родителями, он будет страшно жалеть, что вы не встретились. Позвольте я хотя бы угощу вас обедом, вас обоих.

Вместо ответа Клиган снова посмотрел на Алейну. Вопрос ее возраста по-прежнему оставался открытым, но, по крайней мере, было понятно, что на заднем сидении мотоцикла она оказалась по доброй воле, и маршрут определяла тоже она.

— Очень мило с вашей стороны, — ответила она вежливо. — Не знаю, как Сандор, а я страшно проголодалась. Только пусть это будет место, где не готовят тофу и киноа и подают еду в тарелках, а не на дощечках.

Уиллас улыбнулся.

— Хорошо, что Лорас в Европе, вы сейчас описали его любимый ресторан. Не волнуйтесь, я отвезу вас в место, которое любит мой отец. Правда, эта рекомендация значит, что там нечеловечески огромные порции, так что я надеюсь, что вы действительно страшно голодны.

В ресторанчике Эрни Алейна с восторгом посмотрела на меню, состоящее всего из пяти позиций.

— Мне тут нравится, — объявила она. — Пожалуйста, два салата, два стейка, стакан воды и… какое у вас вино?

— Хорошее, — поспешно сказал Уиллас. Согласно семейной легенде, три поколения Тиреллов, начиная с покойного дедушки Лютора, пытались научить Эрни слову «Зинфандель», и все три потерпели поражение. — Красное калифорнийское с наших виноградников.

— Звучит заманчиво. И бокал красного калифорнийского с виноградников мистера Тирелла.

Эрни подвигал губами вправо-влево, словно проверяя, на месте ли его зубной протез.

— Можно ваши водительские права, мисс?

Уиллас непроизвольно ссутулился. Эрни так и не проникся идеей «алкоголь с двадцати одного года», если он спрашивал у кого-то документы, то этому кому-то было на вид не больше двенадцати. С другой стороны, Эрни впервые голосовал еще за президента Трумэна, для него и Уиллас был подростком.

Алейна лучезарно улыбнулась, вынула из сумочки права и протянула Эрни.

— Мне двадцать три года, я просто молодо выгляжу. Но спасибо за комплимент.

Эрни неторопливо вынул из кармана очки и вдумчиво изучил права, все это время не переставая двигать губами.

— Два салата, два стейка, стакан воды и бокал вина для мисс Стоун, — объявил он наконец. — Вам как обычно, мистер Уиллас?

«Алейна Стоун», — думал Уиллас, перекатывая это имя во рту, словно прозрачный сердолик. Красивое, необычное имя, и красивая, необычная девушка. Он затруднялся сказать, что именно в Алейне кажется ему таким необыкновенным: до сих пор она не сказала ничего особенно умного или даже просто нестандартного, а красотой в Калифорнии было трудно кого-то удивить.

Уиллас попробовал сделать вид, что описывает ее Гарлану. В отличие от бабушки и Маргери, мама и Гарлан не обладали особой проницательностью, зато мыслили на редкость здраво, объяснить им проблему значило наполовину понять ее самому, но в мысленные собеседники Уиллас обычно все же выбирал Гарлана — в разговорах с матерью, пусть даже воображаемых, он всегда помнил о том, что не нужно ее волновать.

«Идеальная смесь оживленности и сдержанности», — подумал он и увидел мысленным взором, как Гарлан удовлетворенно кивает. Они оба любили четкие определения. Сто лет назад его прадед употребил бы слово «леди», однако в этом понятии слишком явно подразумевалось умение и стремление лгать, в том числе — самой себе.

— Я хочу домашний пирог, — жалобно сказала Алейна, — но если я доем этот стейк, то просто умру. Простите, какой у вас сегодня пирог?

— Лимонный, — невнятно ответил Эрни.

— Мой любимый, так нечестно! Будьте добры, принесите один.

Она печально посмотрела на недоеденный кусок мяса в своей тарелке и перекинула его в тарелку Клигана.

Уиллас замер. Во время семейных обедов Гарлан и Леонетта так же привычно обменивались едой, несмотря на то, что бабушка закатывала глаза и требовала прекратить «еврейский баскетбол». Уиллас всегда завидовал их удивительной сыгранности, прилаженности друг к другу, вне зависимости от того, играли они в теннис, укладывали детей спать или меняли индейку на салат в День Благодарения. При мысли о том, что между Аллейной и Клиганом существует такая же нерассуждающая близость, ему на секунду стало трудно дышать.

Он понял, что такого необычного в Алейне. Это его собственное желание окружало ее мягким золотистым ореолом.

«Заплати по счету и попрощайся», — сказал он себе. Желать девушку, которая в первом же предложении, обращенном к нему, употребила слова «мой парень», было глупо, а осознать это желание только после того, как она показала, что принадлежит другому — еще и стыдно. Любовь могла зажечься от ревности, но это с самого начала делало ее ущербной. Мы так не поступаем.

— Какие у вас планы? — спросил он.

Клиган пожал плечами.

— Никаких. Будем кататься, пока деньги не кончатся, а потом… — он сцепил пальцы в замок, хрустнул костяшками, и Уиллас очень живо представил, как он с этим же хрустом ломает кому-то челюсть в полутемном зале под одобрительные крики толпы.

— Тогда можете пару дней пожить у нас дома, если хотите. У нас в Хайгардене сейчас нет гостей, это редкий, почти неестественный случай, так что вы окажете мне большое одолжение, если согласитесь.

Это была правда. Хайгарден был построен почти двести лет назад с таким расчетом, чтобы все сорок человек, которых вмещал большой стол в гостиной, потом могли комфортно переночевать. Сколько Уиллас себя помнил, в доме всегда гостил кто-нибудь из пяти сестер и четырех братьев матери, несколько кузин и кузенов, подруги Маргери по школе, друзья Лораса по колледжу, отцовские коммерческие партнеры, какая-нибудь пожилая леди, которая отлично помнила, какая у бабушки была узкая талия шестьдесят лет назад, а один раз — баскетбольная команда «Лос-Анджелес Лейкерс» в полном составе.

Сейчас, после отъезда родителей в Европу, в доме не было никого, кроме Уилласа с бабушкой, двух горничных, кухарки, садовника, шофера и шестерых конюхов. Уиллас так или иначе собирался в ближайшее время добыть где-нибудь гостей, чтобы в Хайгардене не было так пусто и одиноко.

— Бабушка будет рада, — продолжил он. — Лорас ее любимец, она захочет познакомиться с тем, кто спас ее дорогого внука.

Это была уже неправда. Любимицей бабушки была Маргери, в то время как отец явно предпочитал Гарлана, а мама — самого Уилласа. Что же до желания бабушки познакомиться с Клиганом, то Уиллас с тем же успехом мог обещать дождь из золотых монет и единорога на лужайке. Эта бесполезная, бессмысленная ложь заставила его понять, как сильно он увяз, на что готов пойти, только бы еще несколько дней наблюдать, как Алейна слизывает с ложки бледно-желтую лимонную начинку.

Еще одна ложь состояла в том, что они оба разговаривали над головой Алейны, как будто и само предложение, и возможный ответ зависели не от нее. А может быть, это «я знаю, что ты знаешь» существовало только в голове Уилласа. У Клигана была очень бедная мимика. Левая половина лица у него была то ли парализована, то ли сильно стянута обожженной кожей. В моменты сильных эмоций его лицо страшно перекашивалось, превращая уродливую маску в совсем гротескную, в остальное время он был невозмутим, словно высеченный из дерева идол.

— Вы ангел, — сказала Алейна, старательно собирая ложечкой остатки пирога. Вожделение, которое она испытывала к десерту, просочилось в ее голос. — Конечно, мы согласны!

Уиллас, не надеясь на успех, предложил довезти ее до Хайгардена на машине, и она неожиданно согласилась, объяснив смущенным шепотом, что после еды ее всегда чуть-чуть укачивает на мотоцикле. Благодаря этому он смог услышать ее тихий удовлетворенный выдох, когда Хайгарден показался из-за поворота: не восторг, но спокойное блаженство.

Уиллас любил этот белый особняк в колониальном стиле двойной любовью: как художник и как ребенок. Эта дважды оперенная любовь, как ничто другое, роднила его с бабушкой.

Бабушка, одетая в розовое шелковое платье, неспешно шла к ним навстречу по главной аллее, опираясь на палку из розового дерева. При виде нее Уиллас, как это с ним обычно бывало после долгой разлуки, почувствовал себя дураком, хотя в этот раз они с бабушкой виделись сегодня за завтраком. Это было самым верным свидетельством того, какой длинный путь он проделал с тех пор, как затормозил на бензоколонке четыре часа назад — или того, что он сделал большую глупость и сам это осознает.

Пока он сбивчиво пересказывал бабушке историю спасения Лораса, между ней и Алейной происходил молчаливый, но очень интенсивный обмен данными. На этот раз «я знаю, что ты знаешь» нельзя было перепутать ни с чем, но предмет этого знания остался загадкой, хотя Уиллас стянутой кожей на затылке чувствовал, что речь молчаливо идет о нем.

— Ку-у-утенька, — восхищенно протянула Алейна, увидев, что к ней приближается рыжий ирландский сеттер Микки. — Иди ко мне, мой сладкий!

Она присела на корточки, Микки вежливо обнюхал протянутую ему руку и положил морду на колени, полуприкрытые клетчатой бело-зеленой юбкой, чтобы ему потрепали длинные шелковистые уши.

— Вы с ним одной масти, — сказал Клиган, и Уиллас мысленно поразился такой цветовой слепоте: каштановые волосы Алейны были на несколько тонов темнее, чем медно-рыжая собачья шерсть.

Он еще из машины позвонил старшей горничной Марии и, мешая английские слова с испанскими, объяснил, что привезет двоих гостей. Сейчас Мария подошла к ним, взяла Микки за ошейник, как будто он тоже был гостем, которому надо было показать его комнату, и повела всех троих — мужчину, женщину и собаку — к дому.

— Он метис, — сказала бабушка им в спину.

Уиллас тихо зашипел сквозь стиснутые зубы. Он ненавидел эту бабушкину манеру: «Он еврей», «В ней есть негритянская кровь», «Он любит мальчиков» — последнего, впрочем, Уиллас не слышал с тех пор, как Лорасу исполнилось шестнадцать, хотя геи, открытые и нет, появлялись в доме регулярно. В этих словах звучало не столько предубеждение, сколько самодовольство, словно бабушка поздравляла сама себя с тем, что обнаружила чужую постыдную слабость и остроумно над ней подшутила.

— Нет такого слова, — ответил он, не пытаясь скрыть раздражения.

Бабушка посмотрела на него с состраданием.

— В самом деле? Тогда скажи мне, старой невежественной женщине, как теперь в приличном обществе принято называть человека, у которого отец белый, а мать индианка?

— Коренной американец. И…

— И что?

— И ничего, — Уиллас решил не ослаблять серьезную претензию мелкими уточнениями.

Он пошел к себе в кабинет, включил компьютер и нашел профиль Алейны на фейсбуке. Она появилась в социальных сетях только два года назад, и с тех пор заполняла страницу селфи, фотографиями своих ног и рук, видео-уроками макияжа и подборками «Пятнадцать щенков, которые растопят ваше холодное сердце». Уиллас вздохнул. Мало что отвращало его от женщин так успешно, как тупость, но сейчас даже это не помогло.

Статус «Отношения» у нее не был заполнен. Уиллас попробовал найти в этом какое-то утешение, покачал головой и поискал страницу Клигана. Тот, как можно было ожидать, в сети не появлялся совсем, а на его странице автоматически собирались все упоминания о нем, в последние пару лет почти прекратившиеся. Было что-то невыносимо грустное в этой сетевой жизни, состоявшей исключительно из чужих голосов, как в игре в «мнения».

Он перешел на собственную страницу, прокрутил вниз несколько фотографий собак, лошадей и цветов, вспомнил, что хотел поинтересоваться лотами на предстоящем лошадином аукционе, зашел в сохраненные ссылки и вернулся в реальный мир только через несколько часов, когда Мария постучала в дверь и сообщила, что ужин скоро будет готов.

Уиллас утомленно потер глаза, спросил, в какую комнату поселили гостей, и пошел по коридору, чуть заметно припадая на правую ногу: когда он долго сидел на одном месте, протез словно задумывался и потом несколько минут упорно напоминал о том, что он не живая нога, а кусок полимера.

За дверью было тихо. Уиллас постучал и зашел внутрь. Алейна сидела на кровати, скрестив ноги, и стучала по клавишам ярко-розового ноутбука. Из всей одежды на ней были только расстегнутая мужская рубашка и розовые трусы. При виде Уилласа она громко пискнула и сползла на пол, спрятавшись за кровать.

— Извините, — пробормотал Уиллас. — Я просто хотел сказать, что ужин готов. Я стучал. Извините.

— Да ладно тебе, — покровительственно сказал Клиган, голый по пояс. — У тебя красивые сиськи, пусть человек посмотрит. Будет лапать, я ему руки оторву.

Уиллас еще раз извинился и закрыл за собой дверь. За ней послышался возмущенный вопль: «Сандор!», о стену ударилась брошенная подушка, Уиллас услышал смех, звук поцелуя, шепот: «Ужин…» и отскочил от двери, как ужаленный. Ему показалось, что перед ним не резное дерево, а прозрачное стекло, и он отчетливо видит, как Клиган целует белую кожу вдоль розовой полоски ткани.

В себя его привел только завибрировавший в кармане телефон. Он машинально посмотрел на экран и три раза перечитал короткое сообщение: «Документы фальшивые». Эрни так и не научился отправлять смс со смартфона и просил об этом внучку, когда та возвращалась вечером с работы.

* * *

Показывай
Меньше того, что имеешь.
Рассказывай
Меньше, чем сам разумеешь.

Где можно проехать,
Не странствуй пешком.
Чем деньги одалживать,
Будь должником.
Уильям Шекспир, «Король Лир»

Бабушка начала атаку прямо за ужином.

— Из какого племени была ваша мать?

Клиган перестал жевать.

— Если вы про колена Израилевы, то я так глубоко не заглядывал. Ее родители были из Венгрии, поэтому у меня венгерское имя. По-правильному произносится «Шандор», но всем плевать, включая меня.

Выражение бабушкиного лица доставило Уилласу почти неприличную радость.

— Она имеет в виду индейское племя, — пояснил он.

— А… Из никакого, она была белая. Отец говорил, чтобы трахнуть девушку навахо, надо сначала полдня выяснять, не в родстве ли ваши кланы, это ж задолбаешься.

— Так значит, ваш отец — индеец навахо? — не сдавалась бабушка.

— Вы серьезно, что ли? Джо Клиган, первый навахо в НБА? Индеец Джо? Не слышали?

Бабушка зачем-то посмотрела на Алейну.

— Я понимаю, что трудно в это поверить, но я не слишком интересуюсь баскетболом.

Клиган снова начал есть.

— Скажите, где таких, как вы, много, я туда поеду. А то куда не придешь, у каждого обсоса есть мнение по поводу того, как надо было сыграть в последнем матче.

Индеец Джо Клиган завершил профессиональную карьеру до того, как Уиллас презрел мультфильмы ради спортивных матчей, тем не менее, Уиллас помнил его так хорошо, словно сам присутствовал на десятке игр: гладкий, чисто выбритый череп, напоминающий желудь как цветом, так и формой, многоцветная узорная татуировка, обвивающая бицепс, кривоватые, выдающиеся вперед клыки, которые победно обнажались всякий раз, когда он взлетал к корзине. Его сын Сандор, как Уиллас успел заметить, унаследовал ту же самую хищную улыбку, в то время как у старшего, Григора, зубы были идеально ровными — то ли от природы, то ли благодаря мастерству ортодонта.

Отрывки из матчей Индейца Джо Клигана показывали по телевизору в то лето, когда мама была беременна Маргери. Уилласу и Гарлану строго-настрого было запрещено смотреть передачи, посвященные судебному процессу, поэтому они делали это на кухне, к полному одобрению кухарки Грейс, которая любила сенсационные рассказы об убийствах.

— Как ты думаешь, Грейс, он правда это сделал? Убил своего отца? — спрашивал Уиллас, который недавно узнал, что такое «эдипов комплекс» и жаждал поделиться этим знанием со всеми окружающими.

— Мистер Ланнистер говорит, что нет, — отвечала Грейс таким тоном, словно мистер Ланнистер сообщил это лично ей на церковной ярмарке, а не в кратком телевизионном интервью.

— Бабушка говорит, что мистер Ланнистер за два доллара скажет что угодно, — возражал Уиллас.

Бабушка также говорила, что не понимает, зачем поднимать столько шума из-за того, что один индеец убил другого, но даже в тринадцать лет Уиллас знал, что при Грейс этого повторять не стоит.

Младшего сына Индейца Джо, Сандора, показали по телевизору только один раз: он злобно оскалился, убрал с лица длинные черные волосы и повернулся к камере обожженной щекой. После этого его лицо на телеэкране всегда закрывали пиксельными квадратиками.

Отец, посмеиваясь, утверждал, что этот судебный процесс должен называться не «Соединенные Штаты Америки против Григора Клигана», а «Тайвин Ланнистер против окружного прокурора». И Тайвин Ланнистер выиграл. Одержал он победу и в другом суде, три года спустя, когда Григор Клиган, недавно купивший новый «Хаммер», на полном ходу врезался в машину, в которой сидела женщина с двумя детьми. За этим судебным процессом Уиллас уже не следил, и только задним числом понял, что именно тогда мог бы впервые увидеть Оберина Мартелла, который десять лет спустя одним поворотом руля оставил его без правой ноги — погибшая женщина была сестрой Оберина. Таким образом, они с Сандором Клиганом были на расстоянии если не трех рукопожатий, то трех кровопролитий друг от друга.

Не было ничего удивительного в том, что бабушка начисто забыла об этой драме двадцатитрехлетней давности — один индеец убил другого, о чем тут еще говорить? Уилласа больше интересовало то, что обо всем этом думает Алейна. Когда Индеец Джо умер при подозрительных обстоятельствах, она, должно быть, еще не родилась. Видела ли она отрывки старой судебной драмы по телевизору в два часа ночи? Испытала ли неприятный холодок, когда оба брата Клигана начали играть за одну баскетбольную команду? Прочла ли недавнюю статью, в которой утверждалось, что Индейца Джо убил Сандор, которому тогда было тринадцать лет?

Он посмотрел на Алейну, но в ее ясных синих глазах нельзя было прочитать ничего, кроме восхищения талантом кухарки.

Первые два дня гости провели в бассейне. Уиллас не плавал с тех пор, как остался без ноги, но не сильно переживал по этому поводу: в отличие от Гарлана, который трижды выигрывал первенство колледжа по плаванию, сам он предпочитал, чтобы между ним и водой находилась яхта. Впрочем, к Клигану и Алейне он не присоединился бы в любом случае: он не был уверен в том, что Алейна знает про его протез и не был готов его демонстрировать. К тому же, вид Алейны в закрытом синем купальнике вызывал у него неуместную физиологическую реакцию, которую можно было легко прикрыть книжкой, лежа в шезлонге, но в мокрых плавках она сразу же стала бы очевидна.

В бассейне же он обнаружил первую личную подробность из жизни Алейны: совсем недавно у нее были длинные волосы. Ни с чем нельзя было перепутать движение растопыренной пятерни по шее вверх к затылку, которое она делала всякий раз, когда выныривала из воды. Что до Клигана, то его прошлое было загадочными письменами написано прямо на теле, словно высеченном из светлого дерева: розовый след ожога на левой руке (Уиллас тысячу раз видел по телевизору его руки, обхватившие баскетбольный мяч, и мог поклясться, что три года назад этого следа не было), уродливые послеоперационные шрамы на левой ноге и непонятные тонкие белые полоски на груди.

Плавать он, кажется, не умел. Пока Алейна скользила в воде бело-синей тенью, он неподвижно стоял у бортика бассейна, высовываясь из-под воды по плечи, словно траченный временем медный тритон. Для полноты сходства ему не хватало только вытянуть губы трубочкой и выпустить из них струю воды.

Сеттер Микки был в экстазе. Он обожал гостей, особенно таких, которые соглашались поиграть с ним в мячик в бассейне. Он прыгал в объятья Алейны, делал все, чтобы утопить ее, доплывал до Клигана с мячом в зубах, мчался сквозь клумбы за мячом, запущенным сильной рукой, прибегал к Уилласу, складывал обслюнявленный мяч ему на светлые брюки, энергично отряхивался и радостно улыбался. Бабушка скептически наблюдала за общим весельем с террасы. Раскормленный мопс Маслобой валялся у ее ног и время от времени громко протяжно пукал.

На третий день Алейна обнаружила за домом теннисный корт.

Нога практически не мешала Уилласу играть в теннис — она просто не давала ему играть так же хорошо, как до аварии. Он мог легко обыграть отца, когда тот, после очередного визита к врачу, решал заняться спортом, а в паре с Гарланом против Лораса и Маргери или в паре с Маргери против Гарлана и Леонетты он если и не выигрывал, то достойно завершал сет. Однако когда корт занимали кузены с кузинами или деловые партнеры отца, Уиллас предпочитал быть судьей, а не игроком.

Сразу выяснилось, что Клиган не умеет играть. Пользуясь своим богатырским ростом и скоростью, он легко догонял мяч в любом углу корта, однако затем этот мяч попадал на ракетку как попало и летел куда придется: в сетку, на траву, мимо Алейны в беспощадной подаче навылет или куда-нибудь вбок, через ограждение, где Микки, не любивший теннис за то, что ему не разрешали выбегать на корт и хватать мячи, радостно бросался в погоню за дозволенной добычей.

Алейна, меж тем, явно раньше занималась теннисом с профессионалом. Нельзя сказать, что она играла очень хорошо: слева она отбивала заметно хуже, чем справа, а от сетки подавала гораздо слабее, чем с задней линии. Но в том, как она держала ракетку, подбрасывала и ловила мяч, замирала в ожидании подачи и бежала к сетке, было заметно то, что Уиллас называл «школой» — годы повторения одних и тех же движений по заданному образцу. Она могла скрыть эту выучку ничуть не успешнее, чем привычку дуть вверх и вправо, убирая с лица несуществующие длинные волосы.

Уиллас занимался этими археологическими изысканиями, чтобы не обращать внимания на нечто другое, гораздо более существенное. Для игры он одолжил Алейне теннисное платье Маргери, совершенно не подумав о том, что Алейна на полголовы выше его сестры и гораздо полнее в груди. Юбка, вполне приличная, если в ней стоять неподвижно, при быстром беге вздымалась так высоко, что Уиллас без тени сомнения мог сказать, что на трусах Алейны нарисована Хелло Китти. Первая пуговица на груди не выдержала и отлетела еще во время второго гейма, вторая последовала за ней пять минут спустя. И, хотя в доме не нашлось теннисных шорт, подходивших Клигану по размеру, и он играл в джинсах, даже сквозь их плотную ткань было видно, что он прекрасно замечает поведение платья и получает от этого большое удовольствие.

В конце концов, он перестал бегать и остановился посреди корта, откровенно смеясь. Алейна недоуменно посмотрела на него, опустила взгляд на свою грудь, ахнула и прикрылась руками. Уиллас всегда считал, что «покраснела» — это метафора, но Алейна действительно стала красной, как помидор, румянец в одно мгновение разлился от кончика ее носа по щекам до маленьких аккуратных ушей. Клиган сделал шаг вперед, Алейна метко запустила мячом ему в лоб, снова прикрыла грудь рукой и убежала с корта.

Уилласу показалось, что Клиган видит сквозь совершенно ненужный свод теннисных правил, который он заранее стратегически расположил на коленях, и с трудом удержал постыдное желание прикрыться ладонями. Клиган поднял с травы мяч, громко свистнул, пару раз подбросил его, а затем запустил в сторону Микки, вожделенно виляющего хвостом.

Тем же днем, ближе к вечеру, когда Уиллас бродил по поместью, тщетно надеясь, что белое видение на зеленой траве перестанет мелькать у него перед глазами, он услышал, как Алейна читает в беседке «La Belle Dame sans merci». Они прежде ни разу не слышал ее голос, не видя лица, и удивился тому, какой это был глубокий, женственный звук, как будто она была на десять лет старше, чем на самом деле, и прожила жизнь, полную любви и печали. «Я встретил деву на лугу, она мне шла навстречу с гор. Летящий шаг, цветы в кудрях, блестящий дикий взор».

— Это я, — сказала Алейна, дочитав стихотворение. — «La belle dame sans merci».

— Не выдумывай, — ответил Клиган. — Это ты-то безжалостная?

— Иногда. Но его мне действительно жаль. А тебе разве нет?

— Я злобный ублюдок, мне никого не жаль, особенно bilagáana.

— Не ревнуй.

— Больно надо. Да не бойся ты за своего Уилласа, ничего я ему не сделаю. Никогда не соблазняй дуру и не бей калеку.

Уиллас от всей души понадеялся, что услышал звук пощечины, но, судя по довольному смешку Клигана, это был просто шлепок.

На следующее утро за завтраком Алейна наивно спросила, как в ее комнате оказались бриджи и ботинки для верховой езды. Уиллас посмотрел на бабушку, та сделала вид, что страшно занята грейпфрутом. Он представить не мог, зачем бабушка хочет отправить его кататься на лошадях с Алейной, и знал, что выяснит это, только когда бабушка добьется своей загадочной цели. Так было всегда: у мамы можно было спросить что угодно, и она всегда давала разумное объяснение, бабушка на любой вопрос отвечала: «Подумай сам», а если отец говорил или делал что-то непонятное, то, с большой долей вероятности, это означало, что он сам не понимает, что происходит, и разозлится, если у него потребовать объяснений.

— Я развожу лошадей, — объяснил Уиллас. — Может показаться, что я ничем не занят, на самом деле, я зарабатываю коневодством. Конюшни в той стороне, за рощей. Все лошади отлично объезжены, так что если вы ни разу не ездили верхом, то это отличный случай начать.

Он посмотрел на Клигана и поспешно добавил:

— У нас, конечно, нет одежды для верховой езды вашего размера, но в ковбойских седлах можно ездить просто в джинсах и кроссовках.

— У вас, для начала, лошадей нет моего размера. Таких коней, на которых я бы мог сесть, уже пятьсот лет не разводят.

Это, строго говоря, было не так, Уиллас несколько раз видел на скачках першеронов, на которых мог бы легко усидеть средний баскетболист. Однако его собственные квортеры и аппалузы, конечно, были гораздо миниатюрнее.

Как и много другое, американские породы лошадей появились в его жизни одновременно с протезом. Он мог, при желании, по-прежнему ездить верхом в европейском седле, но не мог избавиться от ощущения, что страшно мешает лошади. Ковбойское седло, удобное, как кресло, оказалось настоящим откровением, а вслед за седлом потребовались и лошади, выезженные под него. Уиллас оставил пару чистокровок для Лораса и Маргери, расширил конюшни, которые последние пятьдесят лет служили только для развлечения, и серьезно занялся коневодством. Это означало, что он может оставаться в Хайгардене и уступить Гарлану место в правлении, два решения, которые устраивали всех.

Он взял своего гнедого Мангуста, прозванного так за постоянное стремление пойти и узнать, и попросил вывести для Алейны золотистую красавицу Патоку. Клиган остался возле конюшни, когда они уезжали, он сосредоточенно валял по траве льстивую конюшенную дворняжку Фокси.

Опять, как и на теннисном корте, Уиллас увидел в движениях Алейны просвечивающее прошлое: опущенные без напоминаний пятки и рассеянная манера держать хлыст. Спрашивать об этом было, очевидно, нельзя, поэтому он заговорил на другую тему, которая со вчерашнего вечера торчала у него под ложечкой, как заостренная щепка:

— Что значит bilagáana?

— Белый, — ответила Алейна и погладила Патоку по светлой гриве. — Это не обидное слово, вы bilagáana, я bilagáana, а Сандор — diné. На самом деле, если вдуматься, в нем нет ничего индейского, кроме крови. Он впервые побывал в резервации год назад, ни разу не встречал своих родственников по отцовской линии, и на языке навахо знает всего три слова — bilagáana diné и yá-át-ééh, это значит «привет», и даже это он узнал не от отца, а из детективов Тони Хиллермана. В сущности, он навахо, потому что белые люди, вроде нас с вами, считают его навахо. Иногда он называет себя евреем, просто чтобы посмотреть, какие у окружающих будут лица, и это тоже правда, потому что у евреев происхождение считается по матери, но она покончила с собой, когда ему было лет семь. Конечно, он обрезан, но евреем умеет быть не лучше, чем навахо…

После слова «обрезан» Уиллас перестал ее слышать. Вся его энергия ушла на то, чтобы скрыть от Алейны болезненную судорогу ревности, и на то, чтобы этот спазм не передался лошади. За последние семь лет Мангуст ни разу не пытался его сбросить, но за последние семь лет Уиллас ни разу не испытывал таких сильных эмоций, как в седле, так и на твердой земле.

— …католичество, — сказала Алейна, и Уиллас понял, что пропустил какую-то логическую связку. — В этом нет ничего удивительного, среди навахо много католиков, но, по крайней мере, это он выбрал сам. Мне кажется, что религия считается, только если ее выбирают уже взрослые люди.

— Считается для чего?

Алейна очертила в воздухе круг и тут же поспешно вернула руку на шею лошади, когда Патока заинтересованно повернула к ней голову.

— Если я тебя спрошу, кто ты, что ты ответишь?

— Уиллас Тирелл.

— Но это не ты, это твое имя. И твои родители — это не ты, и место, где ты родился, страна, в которой ты живешь, то, как ты выглядишь, раса, религия, школа, в которую ты ходил, место, где работаешь — это все не ты.

«Боже, — подумал Уиллас, — ей не больше пятнадцати, а я педофил».

— И что же тогда делает тебя тобой?

— Я думаю, что воспоминания. То, что было только с тобой, то, что чувствовал только ты. Поэтому очень важно помнить даже все плохое, что с тобой случилось и что ты сам делал, потому что иначе ты теряешь сам себя. Но и религия считается, если ее выбирать сознательно.

Уиллас кивнул, не столько соглашаясь с этой пятицентовой мудростью, сколько в ожидании того, что Алейна наконец заговорит о своем прошлом.

— Ты сам веришь во что-нибудь?

— Ты имеешь в виду религию? Я деист. Это значит…

— Что ты веришь в бога и разум. Мой отец был деистом. Он принял католичество, чтобы жениться на маме, и построил ей часовню. Вернее, он купил часовню в Италии, ее там разобрали, привезли к нам домой и собрали заново. Меня там крестили.

Если она не выдумывала (а теннис и верховая езда заставляли предположить, что нет), то у бабушки, безусловно, была причина отправить их кататься на лошадях вдвоем.

— Мой прапрадед, когда его жена умерла от тифа во время Гражданской войны, заказал два надгробия из итальянского мрамора, одно для себя, другое для нее, и два года возил их с собой в армейском обозе, потому что не было безопасного способа отправить их в Хайгарден. Правда, после войны он женился еще раз, но лежит все равно под этим надгробием, на нашем семейном кладбище.

— Приятно, должно быть, знать, где похоронены те, кого ты любишь.

«О господи», — беспомощно подумал Уиллас. Если она не лгала — а он все время думал о том, что каждое ее слово может оказаться ложью, — если от ее семьи действительно не осталось даже могил…

— Доедем до холма и назад, — сказала Алейна. — Очень мягкая рысь у этой лошади, совсем диванчик.

Много лет назад мама в его присутствии положила доллар в шляпу попрошайки. Уиллас дернул ее за юбку и назидательным тоном сказал: «Он не бедный, а просто ленивый». Мама присела на корточки — она всегда так делала, когда хотела сказать ему что-то важное, чтобы не разговаривать сверху вниз — и спросила: «Сколько тебе нужно заплатить, чтобы ты согласился вот так выпрашивать деньги целый день?». Впоследствии Уиллас и Гарлан вывели из этого разговора «парадокс нищего» и сообщили его Лорасу и Маргери уже как собственную мудрость. Кто лжет, тот несчастлив, кто просит, тот нуждается, кто притворяется больным, тот нездоров.

Больше всего ему хотелось оставить Алейну в Хайгардене навсегда. Чтобы ей не нужно было ездить на заднем сидении мотоцикла, где ее укачивает после еды, одалживать теннисные платья, врать про свой возраст, врать про свою семью. Он сам понимал, насколько это тревожный синдром: по-настоящему он мог любить только тех, кого хотел защитить.

С вершины холма конюшни были видны как на ладони. Клиган по-прежнему стоял возле денников, гладил лошадь редкого «снежного окраса» — белые крапинки на темной шерсти — и уклонялся от ее попыток пожевать его длинные волосы.

— Ты знаешь, что я слышал ваш разговор в беседке, — сказал Уиллас, надеясь, что она снова покраснеет.

— Ничего страшного, — мягко ответила Алейна. — Я уверена, что ты подслушал нас нечаянно и сразу же ушел.

Уиллас почти с удовольствием почувствовал, как ложится на место последний кусочек паззла и захлопывается ловушка. Желание, сострадание, а теперь еще и уважение. Мне снились рыцари любви, их боль, их бледность, вопль и хрип: «La belle dame sans merci» ты видел, ты погиб!

— Разумеется. Но если человек в моем собственном доме может называть меня калекой, то я могу рассказать тебе, что из команды его выгнали за наркотики.

— Это неправда.

— Алейна, я не знаю, что он тебе сказал…

— Ничего. Это неправда, про таблетки. Никто не умеет терпеть боль так, как Сандор.

— Да, амфетамины принимают в том числе и для этого.

Алейна посмотрела на него с легким ироническим состраданием, и Уиллас заново поразился ее полупрозрачной красоте.

— Уиллас, если ты думаешь, что Сандор принимает наркотики, а я не замечаю, то зачем ты со мной разговариваешь? А если ты думаешь, что он принимает наркотики, а я об этом знаю, то зачем ты со мной разговариваешь?

— Потому что мне нравится с тобой разговаривать, — честно ответил Уиллас.

— Принято к сведению. Я хочу попробовать перейти в галоп, можно?

* * *

Обиды его помяну я добром.
Ох, ива, зеленая ива.
Сама виновата, терплю поделом.
Ох, ива, зеленая ива.
Не плачь, говорит он, не порть красоты.
Ох, ива, зеленая ива.
Я к женщинам шляюсь, шатайся и ты.
Ох, ива, зеленая ива.
Уильям Шекспир, «Отелло»

На следующее утро Уиллас заметил, что Алейны нет возле дома, и понял, насколько быстро привык ее видеть. Он всегда чувствовал, что привычка не просто не убивает любовь — она и есть любовь. Пока ты, с точностью до миллиметра и до секунды, не знаешь, где сейчас должен находиться тот, кого ты любишь, вы не близки по-настоящему. Уиллас знал, в котором часу обедают его родители, когда бывают в Италии, и когда Гарлан должен снова вести старшую дочь к дантисту, но Алейне достаточно было отступить на шаг от рутины последних трех дней, чтобы потеряться.

Уиллас вышел на террасу. Бабушка читала «Унесенные ветром», Клиган играл с Микки в мяч, Алейны нигде не было видно. Он вернулся в дом, прошелся по первому этажу, поднялся в библиотеку и там, в большом удобном кресле, обнаружил пропажу. Алейна подняла взгляд от книги, заложила страницу узорной закладкой и улыбнулась.

— Почему-то на следующий день после верховой езды ноги болят гораздо сильнее. Я сегодня не-транс-пор-та-бель-на. Сандор сказал, что возьмет Микки побегать. Измотает бедного рыжика — я никогда не видела, чтобы Сандор уставал. Он любит собак.

— А ты?

— А я люблю собак и книги. — Она сладко потянулась. — Забавная фотография там, на полке, что это, Лорас смотрит сам на себя?

Уиллас подошел к полке, на которую она указала даже не пальцем, а подбородком, лишний раз демонстрируя, как ей лень шевелиться.

— Это Лорас и Маргери в «Двенадцатой ночи».

— Маргери? Она сильно изменилась.

— Да, — сказал Уиллас, — сильно.

До пятнадцати лет Маргери была нескладным жеребенком с мальчишескими чертами лица, но все в доме были до такой степени в нее влюблены, что не только пропустили момент, когда она превратилась в красавицу, но и утверждали, что в этом превращении не было никакой необходимости. Только положив рядом две фотографии, сделанные с разницей в год, можно было увидеть, как из грубоватой оболочки вылупилась нежная девочка-олененок с бархатным взглядом.

Еще труднее было назвать тот день, когда обожаемая младшая сестренка Уилласа превратилась в спокойную, циничную и расчетливую женщину. Вероятно, это произошло незадолго до помолвки с Ренли. Уиллас помнил, как на его вопль: «Ты понимаешь, что собираешься выйти замуж за любовника своего брата?!». Маргери с точно воспроизведенной бабушкиной интонацией ответила: «Ох, Уиллас». И он отступился.

В последний раз они разговаривали еще до смерти Джоффри Баратеона. Маргери долго рассказывала ему, какая чудесная Санса Старк, и как Уиллас в нее обязательно влюбится. Он дождался завершения этого монолога и спросил: «Она хотя бы отвечает тебе взаимностью?». «Ох, Уиллас», — сказала Маргери и повесила трубку.

Уиллас без малейших колебаний принял бы любую спутницу Маргери (в свое время именно он бесконечно терпеливо и тактично объяснил отцу, почему Лорас никогда не приведет домой девушку), но не мог принять превращения самой Маргери в мини-бабушку.

— Она играла Себастьяна, а Лорас — Виолу, — сказал он вслух.

— Не наоборот?

— Нет.

— Забавно. Спорю на что угодно, ты был шутом.

Уиллас посмотрел на нее с подозрением.

— Откуда ты знаешь? Я что, настолько забавный?

— Настолько умный, — ответила Алейна, чуть заметно улыбаясь. — И грустный. Я думаю, что Фесте сам написал все песни, которые поет.

— Он был бы куда умнее, если бы не пел их, — сказал Уиллас с чувством. — У меня есть слух, но нет голоса. Гарлан играл герцога и был очень убедительно влюблен в Леонетту, они тогда еще не были женаты. А мама с папой изображали сэра Тоби и Марию и, кажется, получили самое большое удовольствие.

— Я была Оливией в школьном театре. Бедная Оливия!

— Почему бедная?

— Она полюбила тень и вышла замуж за тень. Все, во что она верила, оказалось обманом. Сейчас я бы играла Виолу: она хотя бы нашла брата и обвенчалась с тем, кого сама выбрала.

— Тебя будет трудновато принять за мальчика, — сказал Уиллас, натянуто улыбаясь.

Алейна вздохнула и встала с кресла.

— Иногда мне кажется, что я могу быть кем угодно, а хочу только собой. Нет, сейчас я бы играла шута. Какая из его песен тебе нравится больше всего?

— «Все ветер и дождь», потому что она в самом конце, и я ее выкинул из пьесы.

— Мне раньше нравилась «Поспеши смерть, поспеши», потому что все девочки любят представлять, как красиво умирают от любви. А теперь я больше люблю «Где ты, милая, витаешь».

— Поцелуй меня, голубка, юность — рвущийся товар.

На мгновение Уилласу показалось, что она сейчас исполнит его просьбу, но через открытое окно послышался радостный собачий лай, и Алейна сделала шаг назад, загадочно улыбаясь.

— Может быть, но потом.

Уиллас с ранней юности относился к унылому типу мужчин, не умеющих флиртовать. Вместо того, чтобы придумать игривый или остроумный ответ, он молча вышел из библиотеки, закрылся у себя в кабинете и включил компьютер.

Вечер в баре «Белая кобыла» оказался отлично задокументированным. Уиллас нашел не меньше пятидесяти фотографий, сделанных до, после и во время драки. Алейны не было ни на одной из них, но, при желании, Уиллас мог бы собрать ее из имеющихся ингредиентов: синие глаза и фарфоровый цвет лица Сансы Старк, короткая стрижка ее сестры, темно-шоколадные волосы и школьная юбка в клетку третьей девушки, серебряный браслет на запястье Серсеи Баратеон и ее полупрозрачный, лживый взгляд.

Он перелистнул несколько фотографий драки, задержавшись на одной, самой знаменитой, где Сандор, снятый с обожженной стороны лица, держал Григора за запястье. Какой-то остроумный журналист назвал это фото «Чужой против Хищника». Уиллас в который раз поразился жестокости и точности сравнения — действительно казалось, что инопланетный ящер борется с дикой злобной тварью — и углубился в дебри интернета.

Через час он оторвался от компьютера и устало потер глаза. Интернет хранил все: и мраморную часовню в неоклассическом стиле, и двоих потерянных братьев, и безымянные могилы, и даже фотографии школьной постановки «Двенадцатой ночи». Он посмотрел на юную и очень хорошенькую Оливию, сказал себе: «По крайней мере, я не педофил», — и пошел искать бабушку.

Та как раз дочитала до пожара Атланты (Уиллас видел эту книгу в бабушкиных руках столько раз, что мог почти безошибочно определить, на каком эпизоде она открыта, и через сколько страниц бабушка скажет что-нибудь нелестное про Скарлетт, Ретта, Эшли или Мелани).

— Скажи, пожалуйста, — сказал Уиллас, усевшись на стул напротив нее и отодвинув ногой Маслобоя, который безропотно отъехал по гладкому полу, — когда вы с Маргери ездили на Восточное побережье, ты, должно быть встречала там Сансу Старк?

Бабушка положила книгу на столик и сняла очки.

— Она тебе призналась или ты сам догадался?

— Она мне призналась так, что я сам догадался. Не знаю, намеренно или нет — я больше не верю ни одному ее слову.

— Смотри, не ушибись, когда будешь падать со своих высоких моральных принципов.

— Я не сказал, что осуждаю ее. Если бы меня разыскивали за убийство, я бы тоже всем лгал, а если бы мне пришлось провести пару лет в обществе Джоффри Баратеона, меня бы тоже разыскивали за убийство. Я сказал, что не верю ей, для этого не нужно никаких принципов, достаточно просто мозгов. Что ей от тебя нужно?

— Всем от меня что-то нужно, — сказала бабушка тоном, полным смирения с жестокой судьбой. — Никто никогда не приходил и не говорил мне: «Оленна Тирелл, я принес тебе подарок и ничего не требую взамен».

Уиллас вздохнул.

— Хорошо, я переформулирую. Скажи мне, что ей что-то нужно именно от тебя, и я перестану беспокоиться.

— Добрый, заботливый внучок.

— Это был комплимент. И второй вопрос, на который ты не ответила, так что, видимо, мне не показалось, и Санса Старк действительно хочет меня использовать.

Бабушка склонила голову и посмотрела на него искоса, словно птица, решающая, съедобен ли этот большой черный жук.

— Не знаю, что такое с современными мужчинами, — сказала она неодобрительно. — Называете себя феминистами, а сами закатываете истерики, если женщине нужно хоть что-то, кроме вашей драгоценной персоны. Подумайте, какая трагедия, длинноногая двадцатилетняя красотка хочет его использовать! Да если она объявит конкурс, очередь выстроится отсюда до Техаса!

— Я не люблю стоять в очередях. Особенно в затылок Сандору Клигану.

Бабушка возвела глаза к небу, не нашла там никого, достойного стать свидетелем такой глупости, и перевела взгляд на Маслобоя.

— Столько денег ушло на твое образование, а ты все равно вырос идиотом. К кому ты ревнуешь? Был бы человек, а то баскетболист. Что есть у него, чего нет у тебя?

— Две ноги, — сказал Уиллас с отвращением.

— Зато у тебя есть мозги, а у него нет. И я знаю, какую физиономию ты сейчас состроишь, но у тебя восемьсот пятьдесят миллионов, а у него ни одного.

Уиллас почувствовал, как у него на лице появляется предсказанная бабушкой брезгливая гримаса.

— Если мне захочется купить женщину, то я знаю место, где можно заплатить дешевле. И он не может быть совсем нищим, звездам НБА хорошо платят.

— Может, — веско сказала бабушка. — Неудачная инвестиция, у дураков деньги долго не держатся. Не думай о нем, думай о себе. Чего ты хочешь, Уиллас Тирелл? Это ты привез ее в Хайгарден, не я. Это ты смотришь на нее, как ребенок на киоск с мороженым. Так сделай с этим что-нибудь, а не сиди и не ной, что тебя обманули.

Уиллас воспользовался предложением и встал. Разговор был очевидно закончен, и, как любой разговор с бабушкой, закончен безрезультатно. Она снова взяла книгу и надела очки.

— На случай, если ваше моральное высочество интересуется, Санса не убивала Джоффри.

Уиллас с изумлением, переходящим в ужас, понял, что до этой секунды ничуть не интересовался тем, виновна ли Санса в убийстве. Он словно заранее простил ей все прегрешения, кроме тех, что могли повредить ему самому. Это была уже не любовь, а помешательство.

— Откуда ты знаешь?

— Не мешай мне читать.

Бабушка неуклонно соблюдала несколько простых правил: она никогда не надевала брюки, не пила алкоголь до пяти вечера, не фотографировала себя на телефон и не лгала. Ей случалось недоговаривать, умалчивать и намеренно вводить в заблуждение, она была королевой уклончивых формулировок и лукавых интерпретаций, но никто никогда не ловил ее на прямой лжи.

Уиллас вышел на террасу. Клиган все так же без устали гонял Микки по траве, и Уиллас внезапно подумал, что настоящий цвет волос Сансы Старк — действительно точно такого же оттенка, как шерсть ирландского сеттера.

В конце концов, она не появилась из небытия. У нее была дата рождения, семья, прошлое, рыжие волосы. Она не убивала Джоффри Баратеона. Три года назад она исчезла, подстриглась, перекрасилась, села позади Сандора Клигана на большой черный мотоцикл и решила, что ей для чего-то нужен Уиллас Тирелл.

Что-то случилось с ней за эти три года, что-то превратило ее из Сансы Старк в Алейну Стоун. Или кто-то. Это не был клан Ланнистеров-Баратеонов, потому что в их обществе Санса, если судить по фотографиям, была все еще собой. Уиллас снова посмотрел на Клигана, но тут же покачал головой. Профессиональные спортсмены сплошь и рядом хороводились с девушками из приличных семей, включая королевскую, однако дисквалифицированный за наркотики баскетболист, похожий с левой стороны на недожаренный стейк, не мог надеяться на то, что Санса Старк, даже очень несчастная, обратит на него внимание. К тому же, когда боец без правил верхом на черном мотоцикле ломал женщине позвоночник, то она уже не поднималась. Такие женщины потом тихо спивались в трейлерных парках или громко веселились в придорожных барах, они не цитировали Шекспира и не строили непонятных интриг с Оленной Тирелл.

Он повернулся и посмотрел на дом. Санса стояла у окна библиотеки и глядела куда-то вдаль: не на него, не на Клигана, а поверх деревьев, за горизонт.

Уиллас проснулся среди ночи, словно его толкнули, и тревожно понюхал воздух: бабушка часто говорила, что спящего Тирелла можно вынести из дома, положить на плот и спустить по реке, и он проснется не раньше, чем доплывет до залива Сан-Пабло, и то потому, что столкнется с рыбачьей лодкой. Только две вещи могли разбудить их: детский плач и пожар.

Дымом в спальне не пахло, зато где-то вдали, чуть слышно, плакала женщина. Уиллас попробовал нашарить в темноте протез, плюнул, схватил костыль и похромал по коридору.

Санса, тихо, задушено всхлипывая, рыдала за закрытой дверью, и повторяла:

— Прости меня. Прости меня.

Уиллас замер в коридоре, не понимая, следует ли ему вмешаться, и если да, то как именно.

— Плевать, переживу, — хрипло сказал Клиган. — Где они выпивку держат?

Санса перестала плакать и судорожно вздохнула.

— Не надо, — прошептала она жалобно.

— Сказать мне что-то хочешь? — угрожающим тоном поинтересовался Клиган. — Ну, скажи, я послушаю.

Уиллас сжал костыль поудобнее.

Санса снова вздохнула.

— В библиотеке есть виски, я принесу. Прости меня.

Босые ноги спрыгнули с кровати и сделали несколько шагов к двери, Уиллас понял, что его сейчас застанут, и в этот момент Клиган проворчал:

— Ладно, не надо. Сказал же, переживу.

— Прости меня.

— Вот заладила. Бог простит. Дай мне там, в кармане…

Уиллас не стал ждать, пока выяснится, что же у Клигана в кармане, и вернулся к себе в спальню, тяжело опираясь на костыль. Через час он услышал рев мотоцикла под окном.

@темы: тексты, modern!AU, гет, ББ-2016, PG-13, романс

Comments

[BIG_ICE_BANG]

* * *

Зачем вам плакать? Лучше петь.
Весной грустить не велено.
Мужчины женщин ловят в сеть
С тех пор, как весны зелены.

Что с них возьмешь?
Слова — их ложь.
Но в грусти толку мало.
Весь мир хорош, когда поешь:
Тарара-лала-лала!
Уильям Шекспир «Много шума из ничего»

Уиллас выращивал породистых лошадей, и потому относился к теории наследственных темпераментов с меньшим скептицизмом, чего его ровесники. Он знал, что Тиреллы любят все телесные удовольствия: вкусную еду и хорошее вино, мягкую ткань, спорт, секс. От превращения в шумных похотливых толстяков, вроде дядюшки Гарта, их спасал только хороший вкус и умение хранить верность сорок лет подряд.

Хайтауэры, его родня по матери, получали не меньше удовольствия от обеда или прогулки верхом, но вечер они непременно заканчивали в библиотеке. Среди них было немало офицеров, но не одного служаки: типичный Хайтауэр после боя ложился в густую траву с томиком стихов и ромашкой в зубах, и семейные фотографии подтверждали, что эта привычка передавалась из поколения в поколения со времен Гражданской войны, хотя ромашку время от времени заменяли более экзотические цветы.

Когда бабушка, перечитывая «Унесенные ветром», в очередной раз хотела выразить недовольство Эшли Уилксом, она говорила: «Ну что за Хайтауэр!». Когда Уиллас чувствовал, что превращается в свидетеля собственной жизни, он шутя говорил, что Хайтауэр в нем победил Тирелла, хотя в глубине души считал, что капля пряной горечи в его крови ни от кого не унаследована.

Но если он сам был Хайтауэром, Гарлан — Тиреллом, а Лорас — удачной комбинацией обоих, то по Маргери было заметно, что родословная их семейства несколько сложнее. Редвины, бабушкина родня, не отличались ни обаянием, ни добродушием, ни любовью к жизни, ни тягой к искусству, их основными чертами считались упорство и злопамятность. Однако именно бабушка превратила разоренных, но неунывающих Тиреллов в миллиардеров, а отцовский компаньон Пакстер Редвин управлял компанией, пока отец очаровал акционеров. Редвины никогда не выпускали добычу, которая попадала к ним в зубы, но их бульдожьи челюсти были слишком хорошо заметны, и любая более-менее смышленая добыча обходила их за милю. Только обаяние и чувство юмора, как у бабушки, или бархатный взор и нежная улыбка, как у Маргери, делало их по-настоящему опасными.

Уиллас ощущал себя Редвином только несколько месяцев, в больнице. Тирелл, оставшись без ноги, выстрелил бы себе в рот, а Хайтауэр пролежал бы на спине следующие двадцать лет, не теряя присутствия духа и интереса к литературе. Уиллас каждый день заставлял себя надевать протез и ходить, еще и еще, он сам был своей добычей и не мог от себя убежать, и через несколько месяцев смог обходиться без палки. После этого он с наслаждением стряхнул с себя крокодилью шкуру Редвина и решил, что больше никогда ее не наденет.

Наутро после того, как Клиган уехал из Хайгардена, бабушка предложила купить Сансе пару платьев, и Уиллас почувствовал, как в его жилах течет холодная кровь Редвинов. Он залег на дно. Санса читала на веранде, играла с собакой, приходила на конюшню и кормила лошадей морковкой, Уиллас следил за ней немигающим взглядом голодной рептилии и молчал.

— Клиган звонил ей десять раз, она ни разу не сняла трубку, — сообщила ему бабушка.

Уиллас не стал унижать ее и себя и спрашивать, откуда ей это известно.

— «La Belle Dame sans Merci», — сказал он сухо.

— Ох уж эта мне мужская солидарность. Да, она избавилась от любовника ради тебя, ну так скажи спасибо, а не переживай о его раненых чувствах.

— Ради меня или ради пяти платьев, которые ты ей купила после того, как он уехал? Откуда ты знаешь пароль от ее телефона?

Бабушка возвела глаза к небу.

— Хочешь невинную девушку — купи кулек конфет и припаркуй машину возле средней школы. Все, кто постарше, уже иногда пользуются мозгами. Честное слово, хуже тебя — только Лорас: ты мечтаешь, чтобы женщины были бескорыстными дурами, а он ждет того же от мужчин, это еще глупее.

Насколько Уиллас помнил, это был первый за десять лет намек на то, что бабушка догадывается о предпочтениях Лораса. «Что-то меняется», — подумал он тревожно. Как полагается настоящему либералу с солидным банковским счетом, Уиллас приветствовал перемены везде, кроме собственного дома.

Санса ежедневно отвозила бабушку в город, возвращалась, увешанная пакетами и обувными коробками, и садилась на веранду читать. Микки был обескуражен такой внезапной пассивностью, но, с чисто Тирелловским добродушием, стремился не показывать своего разочарования и по нескольку раз в день приносил Сансе мячик, надеясь, что она опомнится. Санса трепала его шелковые уши, говорила: «Скучно тебе, собаченька?» — тоном, который ясно показывал, насколько скучно ей самой, и запускала мячик в воздух по непредсказуемой траектории.

Платья явно покупались по выбору бабушки, которая считала, что после new look мировая мода не создала ровным счетом ничего примечательного. Теперь, когда Санса одевалась в стиле пятидесятых, стало очень заметно, какая у нее несовременная внешность. В джинсах и футболке она выглядела, словно ожившая мечта педофила, потому что высокая грудь и широкие бедра вступали в противоречие с нежным лицом, будто нарисованным тонкой кисточкой на фарфоре. Шелковое платье в цветочек превратило ее в идеальную женщину послевоенной эпохи. Уиллас никогда не был в восторге от послевоенной эпохи.

Ничто не могло быть дальше от его идеала женщины, чем степфордская жена, которую бабушка перевязала розовым бантиком и сложила к его ногам. Конечно, примитивные инстинкты Уилласа оживали всякий раз, когда Санса меняла позу, но он был хозяином своим примитивным инстинктам. (Пример отца и Гарлана красноречиво доказывал, что Уилласу не видать счастья в семейной жизни).

Примерно через неделю бабушка внезапно объявила, что сегодня вечером ее подружки соберутся на коктейли. Уиллас напрягся — у бабушки не было подруг, у нее была свора гончих, которых она при необходимости пускала по следу. Вероятно, в этот раз им предстояло обнюхать Сансу, чтобы потом, в случае необходимости, они могли выследить ее в лесу, вытащить из норы и разорвать на куски.

Вечером Санса переоделась в синее платье-футляр, облегавшее ее, как перчатка. Она выглядела настолько женственно, что казалась почти карикатурой, словно медсестра-шлюшка на Хэллоуин. Бабушкины гончие, которым ее представили как Алейну Стоун без дополнительных пояснений, высказали свое одобрение в выражениях, которые могла бы использовать содержательница борделя (Уиллас неоднократно замечал, что нежные южные магнолии, дожив до седых волос, начинали выражать самые циничные мысли самыми грубыми словами).

Санса непринужденно передвигалась среди этих пожилых пираний, увешанных жемчугом. Во всех ее движениях скользила мягкая доброжелательность, и Уиллас невольно представил ее хозяйкой Хайгардена.

Он не был монахом ни до, ни после ампутации, но ни одна женщина, которую он прежде привозил домой, не подходила Хайгардену так легко, округло, без зазора, как Санса. Уиллас безошибочно представил, что мог бы прожить с ней всю жизнь: играть в теннис, ездить верхом, угощать ее вином нового урожая, стареть рядом с ней, умереть в ее объятьях. Если бы только…

Он почувствовал на себе внимательный бабушкин взгляд. Санса села за рояль и начала негромко напевать «Девушку из Ипанемы». Уиллас ощутил глухое раздражение. Он не мог по-настоящему сердиться на бабушку — нет смысла ругать кошку, которая приносит тебе полузадушенных мышей, она всего-навсего повинуется природе, — но для чего Санса соглашалась стать мышью? Девушка ее возраста должна была любить Тейлор Свифт, Лану дель Рей, Селену Гомез и прочих сладкоголосых птиц юности, а не лучшие хиты Фрэнка Синатры.

Он вспомнил подслушанный лет пятнадцать назад спор мамы и бабушки по поводу воспитания Маргери. Бабушка только начала говорить про покорность старшим, как мама перебила ее словами: «Я не намерена растить из нее усладу педофила». Кажется, миссис Старк в свое время не терзали подобные опасения. Все воспитание Сансы было рассчитано на то, чтобы вызывать одобрение пожилых дам — и солидных мужчин с деньгами. От этого культа женственности и невинности разило борделем.

Санса словно услышала его мысли и заиграла «Где ты, милая, витаешь». Теперь она обращалась прямо к его сердцу. «Медовая ловушка», — подумал Уиллас. У него текли слюнки при виде меда, но он чуял и ловушку, которая заставляла шерсть подниматься на загривке.

Он несколько раз обошел комнату, вежливо отвечая на вопросы о здоровье матери, планах отца и школьных успехах детей Гарлана, которые еще не ходили в школу. По поводу воспитания мальчиков у мамы с бабушкой не было особых разногласий: все трое братьев Тиреллов уважали старших, не показывали дурного настроения посторонним и могли бы принять гостей, даже держа под плащом разъяренного лисенка.

Именно спартанским мальчиком, которому хищный зверь раздирает внутренности когтями, Уиллас и чувствовал себя всю последнюю неделю. Он обвел взглядом комнату, увидел, что лисичка-оборотень, лишившая его покоя, куда-то подевалась, и незаметно вышел на веранду.

Он не сразу заметил темный силуэт в одном из кресел. Санса плакала так тихо, что Уиллас, как ему показалось, не столько услышал ее плач, сколько почувствовал запах слез.

— Что случилось? — спросил он, подойдя поближе. — Тебя кто-то обидел?

Санса приложила к глазам собранные горсткой пальцы, чтобы слезы не попали на платье.

— Нет, я… Я ужасно соскучилась по маме. Она любила такие вечера, чтобы тепло, и много народу, и все друг с другом разговаривают.

Уиллас обругал себя бесчувственным бревном. Он знал, как умерла миссис Старк, и был уверен, что Санса тоже об этом знает. Бедная девочка, бедный ребенок.

— Она не умерла, — сказала Санса, словно услышав его мысли.

— Что?

— Она в сумасшедшем доме в штате Мэн. Я нашла ее год назад.

— Санса…

[BIG_ICE_BANG]

— Никто не знал, кто она такая. Я думаю… мне кажется, Робба убили прямо при ней, потому что ее лицо… — Она напрягла пальцы, словно когти хищной птицы, и с силой провела ими по собственному лицу, сверху вниз, — старые шрамы, и свежие, ее все время держат в смирительной рубашке, потому что она несколько раз пыталась выцарапать себе глаза.

Уиллас сделал шаг вперед и остановился.

— Никто не понял, кто она такая, потому что шрамы, и волосы… у нее были такие красивые волосы, а сейчас они серые, как прошлогодняя солома. И горло, врачи считают, что она сама перерезала себе горло, но я думаю, что это сделал кто-то другой, потому что она осталась жива, но связки, понимаешь, она почти не может говорить, только шипит, но если прислушаться, то можно разобрать, что она все время повторяет мое имя.

— Санса…

— Да, Санса, Санса, как ветер шелестит. Она меня не узнала. Сначала я думала, что это из-за волос, у меня тогда уже были короткие волосы, знаешь, как в кино героиню никто не узнает, стоит ей подстричься и покраситься. Но я раз двадцать повторила, кто я такая, и звала ее, и напоминала о том, как мы жили в Винтерфелле, и даже спела ее любимую песню, и ничего. Она меня так и не узнала.

Уиллас попытался представить, что все это произошло с ним самим, что Хайгарден навсегда потерян, отец мертв, Гарлан мертв, Лорас и Маргери растворились, как горстка соли в воде, а мама сидит в психиатрической больнице, седая, с расцарапанным лицом, и шелестящим шепотом повторяет его имя. «Я бы умер», — подумал он. Хуже, чем умер. Его «я» было тысячей кровеносных сосудов связано с домом, где он прожил всю жизнь, и людьми, которых он любил. Если бы его принудили покинуть Хайгарден, он бы высох, как дерево, лишенное корней, но мог бы найти силы в улыбке матери, рукопожатии Гарлана, отцовских шутках и бабушкиной язвительной мудрости. Если бы он потерял их всех, но остался в Хайгардене, то никогда не чувствовал бы себя одиноким: здесь каждая клумба, книжная обложка, царапина на ножке стула хранили в себе отпечаток душ тех, кто был счастлив в этом доме. Но потерять и дом, и семью… вечно скитаться, зная, что тебе некуда вернуться… «Я бы умер», — повторил он мысленно.

— Я хотела ее убить, — сказала Санса.

— Ты с ума сошла.

— Нет, но боялась сойти. Понимаешь, отец умер пять лет назад, Робб — три. Сначала мне казалось, что время остановилось, что я никогда не буду чувствовать ничего другого, но потом я начала забывать — не их, а то, что их больше нет. Но для мамы они умерли сегодня. Мы с тобой разговариваем, а она чувствует их смерть, как будто они умерли сейчас, зовет меня, как будто потеряла сейчас, и не может забыть, и я тоже не могу. Я хотела убить ее, задушить подушкой, но в последний момент испугалась, не смогла. Извини, я испортила тебе вечер, я всегда все порчу.

Она поднялась с кресла, и Уиллас осторожно обнял ее за плечи. Всю эту неделю он был несчастлив оттого, что думал о себе. Сейчас редвиновская крокодилья шкурка соскользнула с его плеч, и он почувствовал, какое это облегчение — думать о Сансе, любить ее, защищать ее, сделать так, чтобы она больше никогда не плакала, никогда не сидела одна в темноте.

Санса чуть-чуть подалась назад, Уиллас расслабил руки, позволяя ей вырваться, если она захочет, но она осталась на месте и потерлась щекой о его рубашку.

— Я все порчу, — повторила она. — Ты об этом пожалеешь.

— Никогда, — ответил Уиллас и поцеловал ее в губы.

Сначала вместо возбуждения он почувствовал странное спокойствие, как будто только сейчас по-настоящему вернулся домой. Санса пошевелилась в его объятьях, и миг духовного озарения, ослепительный, но краткий, прошел без следа. Уиллас вдохнул запах ее кожи, слез и нежных цитрусовых духов, провел рукой по шелковистым коротким волосам, вспомнил, что под шоколадной краской они медно-рыжие, и чуть не лишился чувств от нахлынувшего острого желания. Она была завернута в платье, словно вожделенный подарок в оберточную бумагу, и Уиллас, как в детстве, разрывался между желанием скорее раскрыть коробку и страхом порвать красивую упаковку и шелковую ленточку, которую мама накануне так старательно завязала.

— Подожди, — прошептала Санса ему на ухо.

— Что?

— Подожди, не сейчас, я не могу сегодня, у меня… краски.

Уиллас никогда не слышал такого выражения, и понял его даже не головным, а спинным мозгом, а поняв — восторженно застонал от детского, ни с чем не соразмерного, пузырящегося счастья.

— Ты принцесса, — сказал он Сансе в волосы. — Никогда не меняйся. Ты знаешь, что у меня нет правой ноги ниже колена?

— Да, это было чуть ли не первое, что Маргери о тебе рассказала. Что ты очень добрый и умный, любишь собак и лошадей, и никуда не ездишь, потому что у тебя протез.

Уиллас улыбнулся.

— Хитрюшка Маргери. Я везде езжу, куда мне надо, просто на ее свадьбу мне не надо было ка-те-го-ри-чес-ки. Я хотел тебя предупредить, потому что со стороны незаметно, а он довольно странно выглядит, если заранее не знать.

Санса кивнула с серьезным видом.

— Хорошо, я предупреждена. Больно было?

— Во время аварии — нет, я сразу потерял сознание, зато потом от фантомных болей я чуть с ума не сошел. Как может болеть то, чего нет?

Вместо ответа Санса поцеловала его в губы, но тут же отстранилась и повернулась в сторону дома. Уиллас посмотрел ей через плечо — на веранде стояла бабушка. Санса легко выскользнула из его объятий и пошла к дому. В темноте Уиллас не заметил, обменялась ли она с бабушкой многозначительными взглядами, и даже не подумал об этом: он смотрел, как удаляется совершенная амфора, обтянутая синим шелком, и представлял себе, как через три дня снимет эту обертку и развернет самый лучший подарок в мире.

* * *

Поспеши, смерть, поспеши.
Я устал от любовных обид.
Не дыши, моя грудь, не дыши.
Я жестокой подругой убит.

Пусть в последний приют мой земной
Ветви тиса положат.
Разделить мою участь со мной
Самый преданный друг не может.
Уильям Шекспир, «Двенадцатая ночь»

Когда наутро Санса спустилась к завтраку, у нее были медно-рыжие волосы. Она не стала красивее — невозможно было стать еще красивее, не присоединившись к сонму ангелов — она просто сбросила последнее из семи покрывал и окончательно стала собой. Уиллас еще никогда никого так не любил.

Бабушка после завтрака уехала в город и оставила их одних. Единственное, чем Уиллас действительно хотел бы заняться, было ему запрещено, поэтому он просто водил Сансу по дому и рассказывал его историю, с того самого дня, как первый Тирелл выиграл у некоего Гарденера по прозвищу Зеленая Рука документы на землю, которую ни один из них прежде не видел.

Это был его настоящий любовный разговор. С годами он выучил язык флирта, как иностранный, легко объяснялся на нем и мог попросить стакан воды, поесть и переночевать, но любая женщина, с которой он не мог говорить на языке Хайгардена, оставалась иностранкой. Впервые в жизни он услышал, как ему отвечают на родном наречии. Он сам не знал, что такого правильного говорила ему Санса (как невозможно, не будучи филологом, объяснить, чем диалект твоей деревни отличается от соседней), он просто чувствовал, как комната за комнатой, между ними сплетается сеть кровеносных сосудов, намертво соединяя их в мифическое существо с двумя спинами и одним сердцем.

К обеду бабушка не вернулась. Уиллас пожал плечами, и после обеда они с Сансой отправились кататься верхом. Это оказалось очень недальновидное решение: обе лошади красноречиво возражали против того, чтобы их всадники целовались.

Бабушка ждала их возле конюшен.

— Робин Аррен умер, — сказала она вместо приветствия.

Санса, при ее молочно-белой коже, не могла по-настоящему бледнеть, но за одну секунду от ее лица отхлынула жизнь, оставив после себя красивую маску из фарфора или слоновой кости, и если в этом сосуде продолжал гореть огонь, то Уиллас больше не видел его и не чувствовал.

— Похороны завтра, — продолжила бабушка, не дождавшись ответа. — Самолет через три часа, идите собираться.

Санса послушно, словно заводная кукла, направилась в сторону дома.

— Она не может никуда лететь, — сказал Уиллас. — Даже Эрни увидел, что у нее фальшивые документы, а ему за девяносто.

— Полетит по настоящим, не волнуйся.

— Она в розыске, ее арестуют прямо в аэропорту.

— Не арестуют.

— Господи, как я от всего этого устал, — с чувством сказал Уиллас. — Кто такой Робин Аррен?

— Ее двоюродный брат.

Уиллас вспомнил о принятом накануне решении: думать о Сансе, делать так, как хочет Санса, забыть о себе. Похороны так похороны.

У Тиреллов было три самолета: корпоративный «Боинг», двухмоторный спортивный самолет в аэроклубе и небольшая «Сессна» для семейных перелетов. Родители улетели в Европу регулярным рейсом: через четыре часа в замкнутом пространстве без возможности выйти и развлечься отец начинал сходить с ума, и мама была не готова его выносить без помощи других пассажиров первого класса.

Уиллас тоже с удовольствием полетел бы первым классом — он не собирался в такой момент поражать воображение Сансы тем, что у него есть собственный самолет, — но принцип «думай о ней, а не о себе» снова возобладал: Санса наверняка предпочла бы плакать в пустом салоне, а не под взглядами пассажиров первого класса.

[BIG_ICE_BANG]

Возле трапа она остановилась, сняла темные очки и сказала:

— Пожалуйста, доверяй мне следующие двенадцать часов.

— Двенадцать лет, — ответил Уиллас, озадаченно нахмурившись.

Санса осторожно поцеловала его в левый уголок рта.

— Это слишком много, я пока не заслужила. Просто не спрашивай меня ни о чем, не останавливай, будь рядом и доверяй мне. Двенадцать часов.

Уиллас не мог себе представить, что такого она собирается сделать на похоронах своего кузена, но ответ на эту просьбу мог быть только один.

— Да, конечно, я тебе доверяю.

В самолете она так ни разу и не заплакала. Она сидела молча, с закрытыми глазами, и только беззвучно шевелила губами, и по некоторым словам, которые она произносила полушепотом, Уиллас понял, что она молится. «Богородице» и «Молитва святого Бернарда», снова и снова. Он прислушался, но так ни разу и не услышал «Отче наш», никакого «как и мы прощаем должникам нашим», только «молись о нас, грешных» и «благосклонно внемли просьбе моей».

В конце концов, шепот утих, а лицо Сансы стало спокойным и совсем детским: она заснула. Уиллас осторожно откинул спинку ее кресла назад, а затем, воровато оглянувшись по сторонам, раскрыл ее сумочку. Пистолета внутри не было.

У них как раз осталось время, чтобы заехать в гостиницу перед поминальной службой. Санса спустилась в гостиничный холл в полном похоронном облачении: черное платье-футляр, черная шляпа с полями, серьги из черного жемчуга, черные туфли на двенадцатисантиметровых каблуках. Уиллас представил, как они с бабушкой выбирают это платье в магазине, и с трудом проглотил вязкую, кислую слюну. Тринадцатилетний Робин Аррен умер от рака, и не было ничего постыдного или жестокого в том, что Санса знала о его смерти заранее. Двенадцать часов доверия. Осталось еще пять.

Они вошли в церковь последними. Уиллас видел, как люди, сидящие на церковных скамьях, поворачивают головы на стук каблуков. Человек в первом ряду встал и сделал несколько шагов по проходу навстречу им. Уиллас никогда прежде не встречал его, но сразу узнал, не столько по многочисленным фотографиям, сколько по карикатурам, которые подчеркивали и преувеличивали характерные черты этого умного насмешливого лица: седые виски при темных волосах, тонкий шрам, рассекающий левую бровь, и постоянная улыбка. Петир Бейлиш.

Он пытался улыбнуться и сейчас, но его серо-зеленые глаза были полны страха: не перед Сансой, а перед силой собственного желания. Уиллас так никогда и не узнал, правильно ли он угадал мысли Бейлиша, или просто увидел в нем свою беспомощность, как в зеркале.

— Ты пришла, — сказал Бейлиш, и Уиллас поразился тому, какой у него ровный, спокойный голос.

— Я пришла, — ответила Санса. Она наклонилась к Бейлишу, который оказался ниже ее на полголовы, и легко поцеловала его в щеку.

Двое мужчин в черных костюмах поднялись со скамеек. В недорогих черных костюмах — Уиллас заметил эту деталь за мгновение до того, как один из них положил руку на плечо Бейлиша и сказал:

— Петир Бейлиш, вы арестованы за убийства Лизы Бейлиш, Донтоса Холларда и Джоффри Баратеона. Вы имеете право хранить молчание, все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Вы имеете право на адвоката.

Бейлиш усмехнулся и — да, подмигнул Сансе.

— Молодец, девочка.

Она ответила так тихо, что ее слова расслышали только сам Бейлиш, Уиллас и, возможно, люди в недорогих черных костюмах.

Уиллас ждал щелчка наручников, знакомого по сотне фильмов и сериалов, но не дождался. Бейлиш слегка пожал плечами и пружинящей походкой направился к выходу, даже не подумав возражать против того, что его уводят с поминальной службы по пасынку.

Санса подошла к открытому гробу и легко поцеловала лежащего там мальчика в лоб. Точно так же она целовала Бейлиша — словно он был уже мертв. Точно так же она поцеловала самого Уилласа у трапа.

Удивительнее всего было то, что все, собравшиеся в церкви, восприняли это развитие событий без малейшего удивления, как будто губернатора штата каждый день арестовывают на похоронах, а его место занимает девушка, появившаяся ниоткуда. Впрочем, это для Уилласа она пришла как гром среди ясного неба, люди в церкви знали ее и раньше. После поминальной службы по рядам пронесся шепот: «попечительский совет», «переходный период», «пресс-конференция», «нет, эксклюзив», «мистер Ройс», «миссис Уэйнвуд».

Мистер Ройс и миссис Уэйнвуд были подобраны по закону комического контраста, как Лорел и Харди: широкоплечий грузный мужчина, словно высеченный из камня, и миниатюрная хрупкая женщина, чьи коротко остриженные седые волосы походили на шлем. Их спутники, казалось, тоже были выбраны специалистом по кастингу: мистер Ройс осторожно держал за руку невысокую девушку с ямочками на щеках, такую круглолицую и улыбчивую, что казалось, что она вот-вот оторвётся от земли и полетит, как воздушный шарик, а миссис Уэйнвуд крепко держала за запястье молодого мужчину, которому её серебристая макушка не доставала до плеча.

Спутник миссис Уэйнвуд был всем хорош, портила его только тяжеловатая нижняя челюсть, особенно в сочетании с неприязненным взором, которым он сверлил Сансу и Уилласа. Казалось, что пожилая женщина вывела на прогулку недружелюбного бульдога. Уиллас незаметно подвигал плечами, разминая затёкшие мышцы. Он не дрался со школьных времён, однако почему-то был уверен, что в этом ему протез не помешает – хватит одного прицельного удара в челюсть, а по такой крупной мишени грех промахнуться. Он сам не знал, почему вдруг решил, что на выходе из церкви ему предстоит драка, возможно, как в Петире Бейлише, в этом незнакомце он тоже увидел собственное отражение: свою ревность, свою злость, своё ощущение липкой паутины на лице и желание разорвать её как угодно, хотя бы ударом кулака.

Никакой драки, конечно, не было: миссис Уэйнвуд и девушка, которую звали Мирандой, по очереди поднялись на цыпочки и клюнули Сансу в щеку, а бульдог так и не сорвался с поводка.

— Вот, значит, как? – проворчал он, в упор глядя на Уилласа.

— Не сейчас, Гарри, — мягко ответила Санса. – Не на похоронах.

Робина Аррена похоронили по протестантскому обряду, хотя его мать, сестра матери Сансы, наверняка была католичкой. Уиллас всегда находил поминальную службу успокаивающей, быть может, потому что до сих пор не хоронил никого, кто был ему по-настоящему дорог. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной», «На руках понесут тебя, да не преткнешься о камень ногою твоею», «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет», «Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху». Впрочем, Робин Аррен упокоился не в земле, а в фамильном склепе.

Санса приложила руку к табличке с надписью «Лиза Талли Бейлиш». За несколько секунд, пока ее белая узкая ладонь лежала на мраморе, Уиллас запомнил ее во всех подробностях, от формы и цвета ногтей до серебряного браслета на запястье, и когда Санса убрала руку, ее отпечаток остался у Уилласа на сердце, словно след ноги Будды на камне.

После похорон они сразу вернулись в гостиницу — Санса, устало улыбаясь, пожаловалась на джет-лэг. Уиллас молча последовал за ней. Его двенадцать часов почти истекли, и за все это время он не сказал ни слова, кроме «Аминь». Четыре акта трагедии разыгрались у него за спиной, и перед тем, как упадет занавес, ему оставалось только выслушать финальный монолог и убрать со сцены трупы. Вопреки всему, он надеялся узнать, что убийца — садовник, но, кажется, это была совсем другая пьеса.

В гостиничном баре было пусто. Санса заказала две стопки водки и лимонное мороженое, Уиллас попросил кофе. Первую стопку она выпила залпом, жалобно сморщилась и чихнула, как котенок, вторую вылила на ярко-желтый шарик мороженого в стеклянной вазочке.

— Это называется Coup colonel, — пояснила она. — Очень вкусно.

Уиллас ничего не ответил. По его подсчетам, Санса в последний раз ела четырнадцать часов назад.

— С чего бы начать… Много лет назад Петир Бейлиш был влюблен в мою маму, а мамина сестра Лиза — в него. Мама вышла замуж за папу, тетя Лиза — за Джона Аррена, а Петир все эти годы занимался политикой. Ты видел когда-нибудь фотографии моей мамы в молодости?

— Одну или две.

— Все говорят, что я очень на нее похожа. Когда Петир впервые меня увидел, мне было пятнадцать лет.

— Господи, — сказал Уиллас с болезненной гримасой.

— Он всегда говорил, что мама — его вечная и единственная любовь, но ты же понимаешь, прошло больше двадцати лет, она родила пятерых детей, и это были не его дети. И тут появилась я, молодая, прекрасная и безмозглая.

Уиллас представил, как двадцать лет спустя встречает дочь Сансы, точную копию оригинала, от медно-рыжих волос до нежно-розовых пальцев на ногах. «Господи, пошли мне импотенцию прежде, чем размягчение мозга».

— У меня были такие хорошие оценки в школе, что никто не замечал, насколько я тупая.

— Санса…

— Я просто не видела ничего вокруг, как будто у меня перед глазами болталась розовая подвенечная фата и заслоняла все детали и подробности. Я совершенно не представляла, что у отца за дела с Робертом Баратеоном, чем нам грозит его смерть, я была влюблена в Джоффри так, что об меня можно было спички зажигать, и когда отец увез меня и спрятал, я даже не попыталась подумать, зачем ему это нужно: я просто почувствовала себя Джульеттой, у которой жестокие родители отнимают Ромео, и позвонила Джоффри. Так что в итоге отец умер за мои грехи.

— Это неправда, — твердо сказал Уиллас. — У него было достаточно своих грехов, и худший из них — то, что он тебе ничего не объяснил.

— Воображаю, как бы он объяснял все это шестнадцатилетней влюбленной дуре.

— Хочешь сказать, получилось бы еще хуже?

Санса печально посмотрела на него и ковырнула ложечкой свое мороженое с водкой.

— Петир Бейлиш, — напомнил ей Уиллас.

— Да, Петир. Он спрятал меня после смерти Джоффри, прятал где-то год, пока я не сбежала. За этот год он меня развратил.

[BIG_ICE_BANG]

Уиллас перестал дышать. Словно в замедленной съемке, у него в памяти повторялись те полторы минуты, когда он стоял к Петиру Бейлишу ближе, чем двое полицейских, и мог свернуть ему шею.

Санса положила ладонь на его пальцы, судорожно сжавшие барную стойку.

— Бога ради, Уиллас, я занимаюсь сексом с пятнадцати лет. Я не это имела в виду.

— А что же?

— Невинность — это состояние души, помнишь? Дети невинны, потому что не думают о времени и последствиях, они существуют здесь и сейчас. Сколько бы Джоффри меня ни мучил, я оставалась ребенком. Петир заставил меня повзрослеть.

Когда Бейлиш смотрел на нее с ироничной полуулыбкой и беспомощным желанием в глазах, когда она целовала его в щеку перед тем, как предать, ее лицо было спокойным и доброжелательным, как у винтажной куклы. Сейчас в ее голосе было столько ненависти, страха и отвращения, как будто Петир заставил ее есть человечину.

— Он научил меня думать.

Уиллас с беспокойством подумал, что она пьянее, чем кажется, иначе нельзя было объяснить этот внезапный пафос. Она произнесла «думать» таким тоном, словно это было запрещенное законом сексуальное извращение.

— Я начала смотреть на мир его глазами. Знаешь, это все равно что глядеть в подзорную трубу с коричневым стеклом: ты все видишь очень четко и ясно, так ясно, как прежде никогда в жизни, но на всех людях и предметах лежит одинаковая грязная пленка. А когда ты заставляешь себя отложить эту трубу, то как будто слепнешь, это очень страшно. Он научил меня думать как он, быть им, и я перестала быть собой, а стала Алейной Стоун.

Она взяла еще ложечку мороженого и положила на язык.

— У него было три непобиваемых козыря: он заботится обо мне, у всего, что он делает, есть причина и цель, и он никогда не ошибается. Звучит знакомо, правда?

Уиллас увидел мысленным взором, как сморщенная рука, усеянная коричневыми старческими пятнышками, переворачивает страницы «Унесенных ветром», и даже успел разглядеть два обручальных кольца на безымянном пальце: одно с бриллиантом, другое гладкое.

— Более чем.

— Тогда ты знаешь, что против этого совершенно невозможно возражать. Петир убил при мне двух человек, а я только глазами хлопала.

Уиллас недоуменно сдвинул брови.

— Он убил Джоффри Баратеона… прямо при тебе? Но как, его же не было на свадьбе?

— Донтоса Холларда и тетю Лизу.

— Подожди, он убил…

— Свою жену, да. Выбросил ее из окна прямо при мне. Я тогда ничего не сказала полиции, потому что мы были в комнате втроем, он, я и тетя Лиза, если она не покончила с собой, то ее убил кто-то из нас двоих. У меня тоже был мотив, за пять минут до того она пыталась выбросить меня из окна. Тесный семейный круг.

— А кто такой Донтос?..

— Охранник Серсеи. Он помог мне сбежать после свадьбы, Петир его застрелил и сбросил тело в воду.

— И после этого ты с ним уехала?

Санса пожала плечами.

— Он меня убедил, что это очень правильно, разумно и для моего же блага. Это еще что, он мне рассказал, каким образом сначала посадил моего отца в тюрьму, а потом убил.

— Зачем?!

— Исключительно из практических соображений. Нет, конечно, он надеялся заполучить маму, а потом меня, но в целом ему это было страшно выгодно.

— Я имею в виду — зачем он тебе это рассказал?

Санса вздохнула.

— Наверное, потому что любил меня.

Уиллас механически подставил чашку, чтобы ему налили еще кофе. Теперь фраза, которую Санса сказала Бейлишу на похоронах — «Нед Старк передавал привет» — приобрела смысл.

— Так значит, ты все это задумала, чтобы отомстить?

Санса повозила ложкой по бледно-желтой жиже, в которую превратилось ее мороженое.

— Нет. Знаешь, что я почувствовала, когда Джоффри умер прямо у меня на глазах? Ничего. В мести нет никакого смысла. Я все это задумала ради денег. Убийца не может наследовать своей жертве. После смерти Робина все состояние тети Лизы перешло к Петиру, но если он ее убил, то следующая наследница — я.

Если Санса действительно могла претендовать на наследство Джона Аррена, то загадочное поведение бабушки становилось гораздо более понятным.

— Ты не случайно приехала в Калифорнию, верно?

— Верно. Мне нужно было заключить сделку с твоей бабушкой, а расплатиться я могла только деньгами тети Лизы, которых у меня еще не было. Я обещала, что выйду за тебя замуж.

— Это очень любезно с твоей стороны, — сухо сказал Уиллас. — Могу я хотя бы узнать, что за сделка?

— Твоя бабушка призналась в убийстве Джоффри.

До сих пор Уиллас получал удары в сердце, теперь его с размаху хватили по лбу.

— Бабушка? Убила Джоффри Баратеона? Но зачем?

— Она не могла допустить, чтобы он женился на Маргери. Я ей все рассказала перед свадьбой, все, что он со мной делал, рассказала им обеим, но Маргери была уверена, что с ней все будет по-другому, что ее никто не посмеет обидеть, что она любого обведет вокруг пальца. Петир достал яд — это он мне тоже рассказал.

Уиллас схватился за телефон и стал искать телефон адвоката.

— Она заключила сделку с правосудием, — хладнокровно продолжила Санса. — Точнее, мы с ней вдвоем: она рассказала, что Петир соучастник убийства, а я показала на карте, где лежит тело Донтоса. Все очень удачно сложилось, правда? Ты не мог на мне жениться, пока меня разыскивали за убийство Джоффри, а я не могла получить тетино наследство, пока Петир на свободе, но теперь пасьянс сложился.

Да, пасьянс сложился. Уиллас вспомнил, как меньше двух недель назад смотрел на девушку в школьной юбке, стоящую возле мотоцикла. Тогда ему тоже показалось, что пасьянс его жизни наконец-то сложился, и все четыре туза легли рядом друг с другом. Теперь оказалось, что это преувеличенно яркая картинка — просто карта в чужой игре. Все было ради денег — каждое слово, взгляд, улыбка, поцелуй. Все было ложью.

— Я тебе не верю, — сказал он. — Если ты действительно собиралась выйти за меня замуж только ради денег, то зачем сейчас рассказываешь все это? Могла бы солгать.

Санса устало закрыла глаза.

— Хорошо, если это ложь, то в чем тогда, по-твоему, правда?

Уиллас очень тщательно обдумал ответ.

— Я думаю, что ты думаешь о себе хуже, чем того заслуживаешь, винишь себя за то, в чем на самом деле виновны другие люди, и считаешь, что не заслуживаешь счастья. А еще я думаю, что это неправда. А еще я знаю, что о любом несчастье со временем можно забыть, даже если оно напоминает о себе при каждом движении. И, наконец, я уверен, что ты будешь счастлива со мной в Хайгардене, если просто позволишь себе быть счастливой.

Когда Санса открыла глаза, они были полны слез. Уиллас загадал, что поцелует ее через тридцать секунд… двадцать девять… двадцать восемь… Она засунула руку за ворот платья и сделала странное движение рукой, как будто пыталась убедиться, что ее сердце все еще на месте. Четырнадцать… тринадцать… Санса вынула руку из-за пазухи и положила на стол английскую булавку и тонкое серебряное колечко.

— Правда в том, Уиллас, что я уже замужем.

* * *

Не страшись ни молний ты,
Ни раскатов громовых,
Ни уколов клеветы.
Радость, скорбь — не стало их.
Кто любовь таил в сердцах,
Все, как ты, уйдут во прах.
Уильям Шекспир, «Цимбелин»>

Уиллас зачем-то взял в руку кольцо, теплое оттого, что оно весь день пролежало у сердца Сансы. Это был узкий серебряный обруч, по всей поверхности которого были вычернены стилизованные фигурки.

— Серебро навахо, — пояснила Санса. — Мы купили кольца в резервации, и обвенчались там же, в маленькой церкви.

Она настороженно следила за кольцом, словно боялась, что Уиллас отнимет его или проглотит.

«Среди навахо много католиков, — подумал Уиллас. — Сансу крестили в католической часовне, которую ее отец купил в Италии. У католиков нет развода».

Он вернул Сансе кольцо, которое она тут же надела на безымянный палец.

— Ты вышла замуж за Сандора Клигана, — сказал он бесстрастно.

— Да.

— Зачем?

— Ты действительно хочешь это знать?

Разумеется, он не хотел ничего знать — он хотел вернуться в Хайгарден, лечь, накрыть голову подушкой и так лежать, пока мама не вернется из Италии. Однако бес по фамилии Редвин требовал свой фунт плоти в обмен на двенадцать часов доверия, потраченных впустую.

— Да, хочу.

— Хорошо. Ты знаешь, что он жил у Серсеи? Он зарабатывал по двадцать миллионов в год, но при этом жил у Серсеи, в той же самой комнате, в которую его поселили в тринадцать лет, и за все эти годы там поменяли только кровать, потому что на старой он перестал помещаться. Так что Джоффри ничего не стоило подложить ему таблетки в тумбочку, у этой комнаты даже дверь не запиралась.

«Как ты, после всего, что с тобой было, можешь быть настолько доверчивой?» — подумал Уиллас. Хотя, если вдуматься, дисквалификация Клигана действительно была выгодна Ланнистерам – он явно не стоил своей зарплаты.

[BIG_ICE_BANG]

— Он ужасно много пил. В любой день, когда ему не надо было играть, он уже с утра был пьян до стеклянных глаз. Я боялась его до смерти — из-за ожогов и из-за того, что он как будто все время был наполовину не здесь. Но при этом он меня все время замечал и разговаривал со мной. Тебе когда-нибудь объявляли бойкот?

— Нет.

— Это очень страшно, ты как будто исчезаешь. У Серсеи в доме все делали вид, что меня нет, или что я грязное пятно, которое нужно обходить подальше, а Сандор со мной разговаривал.

— И ты влюбилась в него из благодарности.

— Нет, я продолжала его бояться. У него был удивительный талант доводить меня до слез, каждый раз, без осечки, даже Джоффри такое не удавалось. Но… Нет.

Она замолчала.

— Что — нет?

— Он мне доверял, Уиллас, и тогда, и сейчас. Доверял, что я никому не стану пересказывать его слова. Невозможно по-настоящему объяснить, почему любишь, потому что любовь — это всегда про двоих. Прости, тебе придется верить мне на слово.

Уиллас подумал, что стоит все-таки напиться, но решил отложить это на потом — у него в номере, кажется, был вполне приличный мини-бар.

— «Она меня за муки полюбила, а я ее — за состраданье к ним».

— Что-то в этом роде.

— Если ты помнишь, в конце пьесы Отелло ее задушил.

Санса неожиданно рассмеялась.

— Это серьезный аргумент, да. Уиллас, ты можешь мне просто поверить, что я люблю, счастлива, а с тобой поступила по-свински, потому что у меня не было другого выбора?

— Нет, не могу, — серьезно ответил Уиллас. — Рассказывай дальше.

— Хорошо, дальше он меня поцеловал и напугал до полусмерти, и потом мы не виделись еще два года. А потом… потом я стала Алейной Стоун. Ты с ней встречался, помнишь? Она смелая, решительная, без дурацких предрассудков о том, чего можно и чего нельзя приличной девушке, отлично владеет собой и прекрасно соображает. Петир ей очень гордился. Она в два счета обвела вокруг пальца Гарри Гардинга – ты видел его на похоронах. Знаешь, когда мы были в резервации навахо, одна старая женщина сказала, что я yee naaldlooshii.

— Я не знаю, что это значит.

— Тот, кто носит чужую шкуру, оборотень. Навахо так называют колдунов. Нам пришлось сразу же уехать, некоторые навахо до сих пор верят в yee naaldlooshii, меня могли там застрелить. Иногда мне кажется, что я действительно оборотень, только превращаюсь не в волка или койота, а в Алейну Стоун.

Уиллас с внезапной тревогой вспомнил, что ее мать уже несколько лет находится в психиатрической больнице.

Санса посмотрела на него с мягкой, всепрощающей улыбкой.

— Не бойся, у меня нет диссоциативного расстройства идентичности — да, я погуглила. Я знаю, что на самом деле никакой Алейны Стоун не существует, что это все я и мои психологические защиты. Но я временами боялась, что на самом деле когда-нибудь перестану быть Сансой. И тогда я вспоминала, как Сандор меня поцеловал. Так получилось, что это единственное воспоминание, от которого мне не было больно.

— Любой нормальный психолог тебе скажет…

— Ни один нормальный психолог мне ничего не скажет, они позволяют клиенту прийти к самостоятельным выводам.

— Хорошо, и что же было дальше? Он тебя спас?

Санса посмотрела на него с печальной улыбкой, в которой он с ужасом увидел тень бабушкиной, как змею, проскользнувшую в речной воде.

— Никто меня не спас, Уиллас. Я несколько раз думала, что меня спасают, но меня просто продавали и покупали. Я сама себя спасла, потому что по-другому не бывает: сбежала от Петира, купила фальшивые документы, устроилась официанткой, а потом певичкой в баре. Долли Партон для мужчин, Селин Дион для женщин, Уитни Хьюстон для меня самой. И в конце концов дверь открылась и в бар зашел Сандор.

«Из всех баров во всех городах во всем мире надо же было ему войти именно в этот», — подумал Уиллас. Если бы звезды сошлись немного иначе, он все равно встретил бы Сансу — она была предназначена ему так же неотвратимо, как бетонная стена, которая растерла в пыль его коленную чашечку — но одну, без черного мотоцикла и серебряного кольца, приколотого булавкой к лямке бюстгальтера. Без Сандора Клигана.

— Алейна сразу поняла, что может его использовать. У него еще оставались деньги, а ей предстояли большие расходы: найти маму, Арью, Брана, компромат на окружного прокурора…

— Что?

— А ты думаешь, твоя бабушка призналась в убийстве и вышла сухой из воды, потому что у окружного прокурора доброе сердце? У каждого своя цена, и у меня тоже: я стою восемь миллионов, которые Сандор мне подарил.

— Если дело только в деньгах…

— Не только. Алейна его использовала, а Санса в него влюбилась.

Уиллас покачал головой.

— Я все равно тебе не верю. Все что ты говоришь: страх, благодарность, психологические защиты — это все не любовь.

— А что такое любовь? Когда я дотрагиваюсь до его щеки, он перестает дышать, каждый раз. Когда мне плохо, он берет меня на руки, как грудного ребенка, и носит по комнате, пока я не перестану плакать. Он научил меня пить водку, чтобы быстро прийти в себя. Я научила его пришивать пуговицы и делать омлет. Мы держимся за руки во сне.

Уиллас вспомнил, как стоял у закрытой двери, за которой швырялись подушками и смеялись. Потом он вспомнил, как снова стоял за этой дверью, в темноте, опираясь на костыль.

— Ты плакала, — сказал он с трудом. — В ту ночь, когда он уехал, ты плакала и просила прощения, и он тебя не утешил.

В баре царил интимный полумрак, но даже при этом тусклом свете Уиллас увидел, как Санса краснеет. До этого она выглядела бледной и измученной, словно трансильванский вельможа всю ночь высасывал из нее кровь по капле, но смущение вернуло ей живость, и, совсем некстати, красоту. Уиллас почувствовал себя назойливым дураком, вошедшим без стука туда, где двое счастливы за закрытой дверью.

— Ты знаешь, что такое БДСМ? — спросила Санса.

Такого развития разговора Уиллас не ждал. Он почувствовал, как у него поднимаются волоски на руках.

— Если он тебя заставил…

— Я верхняя.

Уиллас понятия не имел, откуда в его воображении столько скверного немецкого порно.

— Ты видел шрамы у него на груди? Это я. Ножом, бритвой — на самом деле, мне нужна не столько боль, сколько контроль, уверенность в том, что он позволит мне все, что угодно. В ту ночь, когда ты нас слышал, я попробовала воск. Сандор страшно боится огня, это единственное, чего он боится, но я должна была убедиться, что ради меня он переступит даже через этот страх. И я… уронила свечу ему на плечо. Он разорвал себе запястье наручниками, все было в крови, ему пришлось забрать с собой простыню, иначе я бы никогда не смогла объяснить, почему на ней столько крови.

“Yee naaldlooshii”, — подумал Уиллас. Он не знал, кто сидит перед ним, Алейна или Санса, человек или волк в человеческом обличье, знал только, что все кончено, что никогда больше он не поцелует ее так, как поздним вечером на веранде, забыв обо всем, кроме запаха ее кожи.

Он никогда прежде не думал о том, какую жизнь прожили его бабушка и дед — дети и подростки пребывают в счастливой уверенности, что вся людская страсть угасает после окончания школы, а взрослый Уиллас инстинктивно избегал всего, связанного с интимной жизнью крокодилов — но сейчас он почему-то подумал именно об этом. Дед погиб на охоте еще до рождения Уилласа, от него остались только фотографии, на которых он неизменно выглядел огромным, особенно по сравнению с миниатюрной женой, и счастливым. Тиреллы не умели быть по-настоящему несчастными, для этого нужно было быть хотя бы наполовину Хайтауэром.

Он все еще верил в то, что мог бы быть счастлив с Сансой, но теперь знал, что той Сансы, с которой он хотел разделить следующие шестьдесят лет своей жизни, больше не существовало — он видел свет далекой галактики, которая уже давно превратилась в черную дыру.

— Я не хочу быть такой, — сказала Санса. — Не хочу резать ножом мужчину, которого люблю, хочу валяться в гамаке, читать книгу и бросать собаке мячик. Хочу, чтобы у меня был большой старинный дом, а вокруг лес, хочу пятерых детей — трех мальчиков и двух девочек. Мне было так хорошо в Хайгардене, так спокойно, как в шелковом коконе, но ты же знаешь — когда гусеница становится бабочкой, она разгрызает кокон и выбирается на волю.

— Или ее заживо варят в кипятке, — мрачно уточнил Уиллас.

— Или так, — согласилась Санса. — Давай пожмем друг другу руки и расстанемся друзьями.

[BIG_ICE_BANG]

Уиллас взял ее за руку так, чтобы чувствовать большим пальцем, как бьется ее пульс. Он знал, что стоит ему разжать пальцы, как все будет кончено, и потому медлил. Один Миссисипи, два Миссисипи… Внезапно он сбился со счета — сердце Сансы забилось сильнее, чаще, и Уиллас почувствовал это так отчетливо, словно держал его в руке. Он обернулся — на входе в бар стоял Сандор Клиган.

Трудно было представить, как этого бродягу в грязных джинсах и пыльных ботинках, с обожженным лицом и забинтованным запястьем, пустили в приличную гостиницу. Он был здесь вызывающе не к месту. Швейцар озабоченно выглядывал из-за его плеча и нервно жестикулировал, но сделать ничего не решался. Клиган, не поворачивая головы, успокоительно махнул в его сторону рукой. На безымянном пальце у него было кольцо, широкий серебряный обруч, украшенный стилизованными фигурками животных.

Уиллас не заметил, когда именно во время разговора Санса успела разуться. Ее туфли так и остались под столом, к Клигану она побежала босиком и повисла у него на шее, болтая босыми ногами в воздухе. После возвращения с кладбища она не сняла черную широкополую шляпу, из-за этого они не смогли сразу поцеловаться, а несколько секунд крутили головами туда-сюда, чтобы приноровиться, и самого поцелуя Уиллас так и не увидел — только черный круг.

Он просидел в баре еще полчаса и выпил еще одну чашку кофе, затем поднял туфли Сансы и унёс с собой. Он поставил их перед дверью ее номера, прислушался, ничего не услышал и пошел к себе в номер, потрошить мини-бар.

И с той поры мне места нет,
Брожу печален, одинок,
Хотя не слышно больше птиц
И поздний лист поблек.

[Enco de Krev]

Офигенная история!
Санса - просто восторг И Сандор
Извините, читала ночью, поэтому сейчас мысли ворочаются со скрипом, но мне очень понравилось)

[sleepybird]

Это просто замечательно! Санса прекрасная, и все остальные персонажи тоже очень понравились, и иллюстрации, и клип - от всего просто восторг!

[emerald]

Enco de Krev, sleepybird, спасибо!

[Мэй_Чен]

Бедный Уиллас. Это всё, что я могу сказать внятного
Санса замечательная, такая стервочка и в то же время такая леди. Наверное, именно такой она и станет в книгах. Как здорово в конце всё разложено по полочкам, и как больно, потому что всё вот так закончилось. Понятно, что в любовном треугольнике кто-то будет страдать, а тут страдает главный герой, и его боль довольно ощутима.
Очень объёмная и яркая история, её представляешь во всех красках, в картинках. Спасибо, это было красиво и лаконично в самом хорошем смысле.

Красивый арт, и клип тоже, надо же, как момент с остриженными волосами в тему (выглядит так, словно он вдохновил автора)))
Коллаж в конце как бы подводит черту, тоже очень клёвый.
Спасибо иллюстраторам за работу!

[Гость]

Просто потрясающе! Нам мало что известно про Уилласа по канону, но тут он очень милый. И "Унесенные ветром" - это очень правильный фон к атмосфере Хайгардена.
Про Редвинов и крокодилов - это отлично!
И Санса, такая расчетливая. Растет достойная смена леди Оленне.
Честно говоря, я боялась, что она действительно бросит Сандора и останется с Уилласом (я сейчас перевожу фик, в котором все именно так), но автор, к счастью, упас от этого.
И автор, и артеры просто молодцы! Создали шедевр, я считаю.

[jul4a]

Предыдущий коммент был мой

[belana]

Я прорыдалась в уголке, поэтому про пейринги ничего говорить не буду.
Очень понравился этот мир: "Унесенные ветром", собака, которую в дом ведут как гостя, официант, который не умеет пользоваться смартфоном, но легко определяет подлинность документов...
Санса прокачалась в области интригантства, но так и осталась воспитанной девочкой из хорошей семьи.
в этой вселенной кто-нибудь еще из старчат, кроме Робба, существовал?

jul4a, что за фик? Не догоню, так хоть согреюсь.

[СЮРприз*]

emerald, как же я еще со времен "Американского пирога" на конкурсе САС (мое первое знакомство с твоим творчеством) люблю твои фики.
Все герои "Двенадцатой ночи" - прекрасны, вроде и канонные образы, но раскрыты под каким-то новым углом зрения.

Арт замечательный

[logastr]

Жестоко.
диалог про БДСМ немного э... неестественный, мне показалось. Хотя само по себе - это очень в тему. И Китс очень в тему, само собой.
И все остальное просто прекрасно!

[emerald]

Мэй_Чен, спасибо! Да, наверное, я увидела в трейлере момент, когда Софи отрезает волосы, и запомнила, а через пару лет оно всплыло.
jul4a, спасибо! Ненене, я не разбиваю свой отп, только чужие ))).
belana, ну прости, я не знаю, почему я такая злая ))). Да, конечно, она про них даже говорит пару раз
СЮРприз*, спасибо!
logastr, а чем именно неестественный?

[logastr]

emerald, ну она ему говорит: ты знаешь о БДСМ? По-моему, любой взрослый человек, знающий о наркотиках, сидящий в сети и в принципе американец знает о бдсм. Он же не в СССР родился) А дальше он предполагает, что Сандор ее заставил. э... ну то есть, если он знает о БДСМ, если вообще звучит эта аббревиатура, то это странно предполагать (я уж молчу про то, что Санса просила прощения). То есть можно, конечно, все это списать на неловкость при разговоре об интимных вещах, но Уиллас там же "крокодил", а Санса вся такая откровенная и смелая. То есть это не замечание даже - просто я бы этот кусок не так ввела. Как-нибудь проще, как более само собой разумеющуюся вещь для обоих.

[jul4a]

 belana, вот ссылка на фик: ficbook.net/readfic/3189616

Только он очень большой и каноничный, такой "Вестерос и все-все-все". Линия Сансы там очень хорошо раскрыта. Я его уже давно перевожу, вот подбираюсь к концу.

Про БДСМ, соглашусь с  logastr, тоже немного царапнуло...

[Lelianna]

Уиллас Тирелл прекрасен, как и все его семейство, хотя из всех мы видим только, собственно, Уилла и его язвительную, очень нетолерантную бабушку (какой роскошный образ Оленны , жаль, что Санса и ее провела, обманув насчет Уилла). Но в его размышлениях и воспоминаниях Гарлан и Леонетта, Лорас, Маргери и даже Мейс такие яркие личности, что создается впечатление, что они вживую побывали в этой истории.
Конечно, за Уилласа переживаешь всей душой, но я все равно подозревала, что рано или поздно Санса вернется к Сандору (хотя совершенно не ожидала, что развязка окажется именно такой) — уж больно легко ушел Пес от своей девушки, а ослепленный любовью Уилл все принял за чистую монету. Эх, Уилл, Уилл...
Атмосфера богатого калифорнийского дома — не каких-нибудь там миллионеров-выскочек, а настоящей южной американской аристократии просто поразительная Каждая деталь, каждая черточка — все на своем месте и создает очень естественную, очень правильную картину быта рода Тиреллов, в которых есть капелька "крокодилов"-Редвинов и мечтательных романтиков Хайтауэров.))
Финал прекрасен и очень логичен, для меня там оказалось много сюрпризов.
Изумительный фанфик и изумительные герои, особенно Уиллас, который, наверное, после такого краха надежд так и останется одиноким.

Клип — чудо! Прекрасная иллюстрация к фанфику, а последняя сцена, где Санса хочет войти в комнату Уилла, но так и не решается — до слез просто. Я уже нафанонила, что она хотела досрочно излить Уиллу душу и признаться в обмане, но передумала.
Иллюстрация-триптих прекрасна.

Браво автору (качать!качать!качать!), и иллюстраторам!

[belana]

emerald, я не знаю, почему я такая злая ))) - потому что у тебя уже есть отп и уилласа там нет. *ушла перечитывать "зеленый виноград".*
Lelianna, после такого краха надежд так и останется одиноким - нихт. нафанонь ему лучше какую-нибудь барышню. я даже на Оберина согласна.

[emerald]

Lelianna, спасибо!

[Lelianna]

нихт. нафанонь ему лучше какую-нибудь барышню. я даже на Оберина согласна.
belana, идея с Оберином мне нравится , но ведь он такой непостоянный и у него есть Эллария; снова разобьет Уилласу сердце, которое и так уже в ошметки просто.

[Rita-iz-Kliri]

Прочитала сначала в дневнике у автора, а потом перешла сюда и поняла, что конца-то там не выложено, а ещё есть большое продолжение ) А то я уже расстроилась, что история обрывается. Обожаю АУ. Люблю истории, когда на любимых героев смотрит кто-то со стороны. Сансу и Сандора тоже люблю. Почитала с огромным удовольствием. И прочувствовала этот мир "Унесённых ветром".

[emerald]

Rita-iz-Kliri, спасибо!