Тропа у ручья, Джон/Бран, R, серафита

[Мэй_Чен]

Название: Тропа у ручья
Автор:  серафита
Бета:
Иллюстраторы:  Мэй_Чен
Персонажи/Пейринг: Джон Сноу/Бран Старк, Джон Сноу/Робб Старк опционально, Арья Старк, Якен Хгар, Жиенна Вестерлинг, Сибелла Вестерлинг, прочие упоминаются
Тип: слэш
Рейтинг: R
Жанр: драма, капля канонной мистики
Размер: макси (~15 000 слов)
Саммари: спустя 7 лет Джон Сноу приезжает в Винтерфелл, чтобы увидеть братьев и сестру, навестить в крипте мать, которую всю жизнь считал тёткой, и дядю, который навсегда останется для него отцом, и заодно уладить пару семейных дел. Однако время не стоит на месте, и в прежнем семейном гнезде, помимо воспоминаний, его поджидают разочарованный в жизни мужчина, слепая женщина и синеглазый колдун
Примечания: фанфик написан на PLiO BigBang-2014
Предупреждения: Р+Л=Д, упоминание неканоничных смертей персонажей и неканонично выживших, смешение канона сериала и книг (в частности, в том, что касается женитьбы Робба Старка), постканон. По большому счёту, автору всё равно, чем всё закончилось с Иными, так что некоторые события остаются за кадром
Дисклаймер: Джордж Мартин
Ссылка на скачивание: txt, doc, rtf, epub, fb2

I

Холода всё ещё не отступили, и неосторожно оставленная вне седельных сумок фляга с водой к утру превратилась в кусок льда, обёрнутый кожей, но первые признаки наступающей весны уже чувствовались в воздухе. Каждое утро мейстеры в башнях, тщательно сверяясь с записями своих предшественников, отыскивали новые приметы.
Джон остановился на взгорке ненадолго, пережидая краткий приступ замешательства, почти испуга при виде крепости. Он и сам бы не смог объяснить, чем вызвано это чувство: тем ли, что Винтерфелл так изменился по сравнению с образом, который хранила его память, или же тем, как сильно изменился он сам.
Прежде Джон часто слыхал, что с годами стены, прежде возносившиеся до небес, становятся ниже, потому что человек вырастает. Но стены Винтерфелла вовсе не казались ему меньше: просто теперь у него была Стена.
Успокоив себя этой мыслью, Джон пустил коня медленным шагом, пристально глядя по сторонам и замечая всё больше изменений: западная наружная стена оказалась изрядно повреждена, Охотничьи ворота выглядели новыми, а решётка над ними — так, словно только что вышла из кузницы. Ров был засыпан мусором и сейчас там деловито копошились люди, очищая его. В целом, замок казался слегка запущенным, однако повсюду были видны строительные лесы и груды камня, туда-сюда сновали слуги, и Джон сделал вывод, что Робб не терял времени даром.
Джон продвигался вперёд; хотя никто до сих пор не остановил его, однако никто, похоже, и не узнавал. "Ничего удивительного — с тех пор я обзавёлся парой новых шрамов на лице и на полфута прибавил в росте. Не только Винтерфелл несёт на себе новые отметины".
Очевидно, стражники не сочли одинокого путника достаточно опасным, чтобы задерживать его, и человек в накидке с изображением волчьей головы поверх варёной кожи остановил его, только когда Джон миновал внутренние ворота.
— Прошу прощения, сир, — хрипло от мороза, но довольно почтительно обратился он к Джону, протягивая руку к поводу его коня. — Если вы к лорду Старку по делу, назовите себя.
Джон вздрогнул и только спустя миг вспомнил, что "лорд Старк" — это давно уже Робб. Солдат заметил его промедление и нахмурился, положив руку на меч. На его лице отразилось замешательство, когда он разглядел Джона как следует.
Ничего удивительного, что в конце концов узнали не его, а Призрака. Огромный лютоволк беззвучно вынырнул из высоких сугробов у самых ворот крепости. Лошади во дворе заволновались, только каурый жеребец Джона, Хвастун, привычный к запаху хищника, остался спокоен. Меч стражника наполовину вышел из ножен, он попятился, озираясь по сторонам.
Джон подозвал волка тихим свистом, и Призрак, бесшумно ступая по снегу, приблизился и замер рядом. Ни единая тёмная отметина не пятнала его шкуру, глаза были красными, как зеницы чардрев, а холка приходилась почти вровень с лошадиным крупом.
— Передайте… лорду, что приехал Джон Сноу из Ночного Дозора, — сказал Джон, спешиваясь. Один из дворовых мальчишек подхватил поводья.
Стражник, опомнившись, поклонился и подозвал ещё двоих. Один из пажей, повинуясь его жесту, опрометью бросился к Большому Замку — предупредить лорда. В сопровождении своего небольшого экскорта Джон впервые за семь лет вступил под своды Винтерфелла.
Робб ждал его, восседая на высоком месте Эддарда Старка. Несмотря на ясный день, помещение освещала полудюжина факелов, однако стены великого чертога Винтерфелла всё равно тонули во мраке. Джон заметил светлые проплешины на местах, где раньше висели гобелены и знамёна. Кое-где голый камень стен попытались прикрыть, но новые гобелены отличались по размеру, и пятна бросались в глаза ещё больше. Джон отвернулся с тягостным чувством.
Он знал, чего ждать, и сумел встретить взгляд лорда Винтерфелла без того, чтобы искать за его плечом другую, более внушительную фигуру.
— Джон Сноу, — проговорил Робб медленно, как будто не верил своим глазам.
— Милорд, — официально произнёс Джон.
— Тебе следовало бы послать птицу, — сказал Робб, всё ещё глядя на него с помоста так, словно Джон был призраком или тенью. — Винтерфелл достойно встретил бы главу Чёрного Братства.
— Я полагал, что это лишнее.
Отчего-то слова Робба задели его. На язык просилось "Разве я должен отправлять предупреждение с печатью и глашатая с рогом, прежде чем вернуться домой?"
Джону стоило трудов избавиться от сопровождения: он потратил неделю на попытки убедить своих офицеров, что в состоянии позаботиться о себе сам, и и ещё столько же на то, чтобы успокоить Сэма. В конце концов Джон попросту сбежал, прихватив с собой только двух братьев-разведчиков, да и тех, пользуясь властью лорда-командующего, оставил в деревеньке в сутках пути от Винтерфелла.
— Я приехал сюда не как Брат, — сказал он наконец. — А как брат.
По тому, как вздрогнул Робб, Джон понял, что тот уловил разницу. Однако затем не последовало ничего из того, чего он ожидал: ни объятий, ни более тёплых приветствий. Робб даже не спустился к нему. Вместо этого он кликнул слуг и велел разместить гостя, и ощущение неправильности, преследовавшее Джона, усилилось.
— Я хочу посетить крипту, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Если на то будет ваше позволение, милорд.
Робб помрачнел, но кивнул:
— Да, разумеется. Тебе выделить сопровождающего?
— Не стоит, я помню дорогу. И нужно куда-то определить Призрака — вряд ли он уживётся с собаками на псарне.
Джон запоздало вспомнил, что Серый Ветер мёртв, но Робб даже не изменился в лице.
— В богороще, я полагаю, ему найдётся место. Теперь там живёт Лето.
Джон подумал, куда подевалась Нимерия, но решил повременить с вопросами. Холодность Робба насторожила его. В детстве тот всегда становился заносчивым, когда чувствовал свою неправоту, однако сдержанность приёма удивила Джона. Словно из Робба теперь было не высечь ни искры радости, как ни старайся.
Возможно, подумал Джон, всё дело было в его ведьме, о которой болтали вечерами у костра и у жаркого очага в тавернах. В его волантийской леди-жене, которую выпотрошили, как рыбу, у него на глазах в пиршественной зале Фреев, пока вокруг провозглашались здравицы, а его дядя целовал свою невесту. Талиса Мэйгор, королева Севера, так её звали. Джон не видел своего брата много лет, но слышал достаточно.
Шевелюра Робба по-прежнему пылала, как у истинного Талли — это был цвет, составленный из кленовых листьев в начале осени, пламени закатного солнца и всех оттенков желтизны и золота между ними. Его блестящие глаза были синими, как летнее небо, а движения по-юношески лёгкими, но сердце Джона сжалось, когда он увидел, что у висков осенняя рыжина волос Робба была сильно разбавлена сединой.
Он невольно задумался, насколько сильно изменился сам. Джон уезжал отсюда бастардом, не знающим имени своей матери, четырнадцатилетним мальчишкой, полным иллюзий, а вернулся лордом-командующим Дозора и признанным сыном принца королевской крови. Он до сих пор помнил каждое слово в письме королевы Дейенерис — скреплённом красной печатью с оттиском трёхголового дракона, на тонкой душистой бумаге, украшеной золотыми кистями. Оно всё ещё жгло ему руки.
Спустя несколько недель вороны разнесли точные копии этого письма, переписанного на бумаге попроще, во все замки и великие твердыни Семи Королевств. После падения Стены и битвы у её развалин, уже получившей у летописцев имя Песни Льда и Пламени (Джон подозревал, что слава менестреля, который первым назвал кровавую усобицу двести лет назад Танцем Драконов, не давала им покоя) в Вестероссе не осталось безумцев, способных оспаривать волю Дейенерис Таргариен, королевы на Железном Троне, первой этого имени.
Хоуленд Рид покинул Сероводье впервые за двадцать лет, чтобы засвидетельствовать каждое слово маленького мёртвого мейстера, которого Джон знал с детства. Лювин свято хранил доверенную ему тайну и намеревался унести её в могилу, но он был воспитанником Цитадели в Староместе, а значит, слишком приверженным истине, чтобы лишить мир права когда-нибудь узнать правду.
Он уже жил в Винтерфелле, когда Эддард Старк вернулся с юга, привезя с собой останки Лианны и кормилицу с младенцем. Не увидеть в ребёнке Старка было невозможно для любого здравомыслящего человека, не заметить, что ему никак не меньше полугода — немыслимо для лекаря. Девятнадцатилетнему лорду Старку, за год потерявшему всю семью, нужен был человек, которому он мог бы доверить свой секрет — и кто-то, кто помог бы избежать неудобных вопросов о возрасте ребёнка. Когда Теон Грейджой предательски захватил замок, мейстер извлёк свои записи из тайника, в котором хранил их многие годы, и спрятал в богороще. У подножия чардрева, под слоем дерна и почвы, в переплетении корней обнаружился небольшой ящик из железного дуба, не пропускающего влагу, а в нём — засушенная синяя роза, рассыпавшаяся от хрупкости, поблекший от времени шёлковый свадебный плащ, чёрно-алый, с верху до низу расшитый мелкими рубинами и бриллиантами, и две пряди волос, серебристо-пепельная и тёмно-каштановая, перевитые простым шнурком.
Когда Джон был совсем маленьким, втайне он мечтал, что однажды выяснится некая тайна, вследствие которой он волшебным образом окажется сыном леди Кейтилин. Жена отца в ту пору представлялась ему красивейшей женщиной на свете, и он отдал бы всё, чтобы добиться её расположения. Со временем он расстался с этой фантазией, и на несколько лет её место заняла другая: теперь он выдумывал себе мать, скрупулёзно выстраивая в воображении её облик. Разумеется, она всегда была благородной леди, а обстоятельства, разлучившие её с отцом — неизменно кровавыми и ужасными. Затем и этой мечте пришёл конец: Джон вырос, стал понимать, что к чему, и долгие годы мучился мыслью, не была ли его мать обозной шлюхой или служанкой из таверны, согласившейся согреть заезжего лорда за серебряную монету.
Правда стала одновременно и благом, и источником печали, потому что окончательно разорвала его связь с прошлым. Обстоятельства оказались слишком кровавыми и более ужасными, чем могло создать детское воображение. Отец Джона носил драконов на панцире и знамёнах и не имел никакого отношения к Эддарду Старку.
Однако других братьев и сестёр ему не мог дать никто, и спустя годы они всё ещё оставались его единственной семьёй, а Винтерфелл — единственным домом, память о котором хранило его сердце.

II

Крипта осталась прежней — тёмной, гулкой и пугающей. Местом, которого Джон боялся как зимы, когда был ребёнком. Разумеется, он никогда не показывал страха, и после, когда подрос, специально подбивал братьев и сестёр ходить туда. Арья и Бран отличались полным бесстрашием, зато Робб боялся ещё больше, чем он сам, и никогда не умел владеть лицом настолько, чтобы скрыть это.
Отблески факела скользили по стенам, и владыки Севера возникали перед Джоном один за другим, словно свет создавал их на миг, а за его спиной они вновь переставали существовать. Рикард и Эдвил, Брандон, Виллам, Доннор, Дженнел и ещё один Брандон… Эддард.
У границы запечатанных гробниц Джон замедлил шаг. С тех пор, как он был здесь в последний раз, ряд склепов стал длинней.
Смотреть на статую отца было странно и тягостно. Эддард Старк сидел, положив поперёк колен меч, глядя прямо перед собой сосредоточенным пустым взглядом. Рядом пряталась ниша поменьше — место упокоения младшего из его сыновей. Рикон Старк умер, но дожив до своей седьмой зимы. Место маленькой усыпальницы было отмечено искусно высеченным из камня изваянием, изображавшей лежащего лютоволка. Каменотёс явно был родом из Винтерфелла и видел Лохматого Пёсика, потому что сходство едва не заставило Джона попятиться. Тут же была ещё одна усыпальница, пустая: последнее пристанище Кейтилин Талли. Септон отказался петь по ней, а останки были сожжены и развеяны по ветру, но Робб проявил упрямство и похоронил в семейной крипте прядь её волос.
Джон стоял перед гробницами, пока факел не начал опасно потрескивать и мерцать в его руках. Ничего, кроме усталости после длинного дня в седле, он не чувствовал. Ни покоя, ни облегчения, которые обещали все без исключения боги, не важно, были ли их лики вырезаны на деревьях или же изображены на храмовых стенах. Только пустота.
Джон остановился у статуи Лианны Старк. Она осталась такой, как он её запомнил: печальное лицо под покрывалом и корона из искусно высеченных каменных роз поверх. Кто бы ни был мастер, изваявший её, он знал своё дело. Джон вынул из-за пазухи бережно завёрнутый в шёлк цветок. Голубая роза на тонком стебле, баснословно дорогая на исходе зимы, досталась ему почти задаром на деревенской ярмарке в одном дне пути от Винтерфелла: в нынешние времена не находилось людей, готовых платить звонкой монетой за цветы. Джон бережно вложил бутон в каменные пальцы, затем развернулся и начал подниматься по ступеням.

Робб ждал его у выхода из крипты. Джон удивился: после приёма, оказанного ему в чертоге, было странно видеть, что брат лично дожидается его появления.
— Я хотел пригласить тебя присоединиться ко мне за ужином, — сказал Робб.
— Я думал, мы и так увидимся за столом.
— Нет, я имел в виду ужин в моих покоях. Ведь ты бы хотел поговорить о сёстрах?
Джон подавил вспыхнувший гнев.
— Мне показалось, ты не желаешь обсуждать причины моего визита, — наконец сказал он. — Но да, я приехал поговорить о девочках и о Бране.
Робб отвёл взгляд.
— Я собираюсь навестить Арью, — добавил Джон.
Когда он услышал об этом впервые, то почувствовал настоящую ярость. Младшая сестра вернулась домой больной и измученной, а новый лорд Винтерфелла не нашёл ничего лучшего, чем отослать её во Вдовью Башню. Когда-то эту крепостцу на границе земель Винтерфелла возвёл их прапрадед-Старк для своей матери, пожелавшей жить отдельно от сына и невестки. Джон не увидел в этом решении ничего кроме отвратительного желания избавиться от больной и обесчещенной девушки. Он не мог понять и простить Роббу такой жестокости.
— Почему бы тебе заодно не отослать туда и Брана? Калеки тоже не добавляют дому чести.
Лицо брата вспыхнуло:
— Как ты смеешь!
— Добавь ещё — "бастард", — холодно сказал Джон, и тот осёкся.
— Ты ничего не понимаешь. Она женщина…
— И это — её главный изъян, верно?
— Она женщина, и она выросла на улицах и дорогах, — настойчиво повторил Робб. — С бродягами, певцами и разбойниками.
— Бран тоже много путешествовал, — упрямо сказал Джон. — Отчего бы тебе и его не записать в позор дома Старков? Мало ли могло найтись любителей калек и маленьких мальчиков? По-твоему, одно лишь то, что он мужчина, сразу избавляет его от любой угрозы?
Судя по лицу Робба, именно так он и думал.
— Тебе, разумеется, лучше знать. Чёрные Братья разбираются в таких вещах, верно?
Джон понял, что ещё мгновение, и он ударит кулаком, вкладывая весь свой вес, как учил сир Родрик. Разговор стремительно превращался в ссору. Однако шесть лет в качестве лорда-командующего Ночного Дозора приучили его обуздывать свой нрав, а возле колодца стояло несколько человек в латах и плащах с белыми лютоволками.
— Увидимся вечером, — сдержанно сказал Джон. — Я не собираюсь говорить об этом при слугах.
Робб как будто только сейчас заметил, что к ним прислушиваются. Он провёл рукой по лицу, словно стряхивая невидимую паутину, и его взгляд стал спокойнее, глаза прояснились. Он кивнул. Джон, поколебавшись, всё же стиснул его плечо пальцами в коротком жесте утешения и поддержки. Видят боги, он не так собирался начать этот разговор. Джон чувствовал, как Робб провожает его взглядом, пока створки двери не сомкнулись за его спиной.

До ужина ещё оставалось время, а разговор с Роббом отбил у Джона аппетит. Разложив немногочисленные вещи в комнате, которая когда-то давным-давно принадлежала ему (Робб распорядился поселить его в прежних покоях), Джон спустился во двор. У него было ещё одно дело, и он заметил угловую башню, у входа в которую стражников не было. Слуги старались не задерживаться возле неё надолго. Некогда в просторных покоях Великого Замка, в большой квадратной комнате с очагом и грудой шкур на полу Джон видел Брана в последний раз. Пугающе маленькая неподвижная фигурка под кучей мехов и одеял до сих пор стояла перед его внутренним взором. Семь лет миновало, и теперь он хотел бы новых воспоминаний.
Проходя через двор, Джон заметил несколько повозок под навесом у конюшен, на которые не обратил внимания раньше. На дверях и на попонах коней красовался герб: шесть белых ракушек на светлом песчаном поле. Если только Робб не занялся разбоем на большой дороге, в замке сейчас были гости. Другие гости, кроме него самого, мысленно поправил себя Джон.
Дверь в башню была не заперта и никем не охранялась, и Джон принялся подниматься по узкой крутой лестнице. Здесь горели факелы, закреплённые в железных кольцах по обе стороны от ступеней, и Джон чувствовал исходящее от камня тепло. Похоже, в этой части замка уже восстановили подачу тёплой воды из подземных источников, пронизывающих стены замка, подобно кровеносным сосудам.
У дверей в горницу тоже никого не было, и Джон вдруг почувствовал тревогу. Он невольно нащупал кинжал у пояса. Дверь беззвучно открылась от первого же толчка.
У Джона перехватило дыхание, когда он увидел укутанную в тёплые меха фигуру в кресле у камина. Он и сам не мог сказать, чего ожидал. Быть может, увидеть мальчика, который учился натягивать тетиву в погожий летний день во дворе замка.
А потом Бран повернул к нему голову, взглянул в лицо, и в следующий миг Джон оказался рядом с ним, стискивая его в объятиях и целуя в щёки, в виски и губы, как маленького ребёнка, и он не мог бы сказать, кто из них плакал, а кто смеялся.

Позже Джон сидел у кресла прямо на полу, на брошенных на камень волчьих шкурах, прислонившись плечом к укутанным пледом ногам брата. Рядом с ним стояла ваза с мелкими северными яблоками, желтоватыми, круглыми и сморщенными, как лицо старухи, и сладкими, как мёд. В прежние времена леди Кейтилин со служанками ежегодно делала из них сидр, которым можно было бы споить всё население Винтерфелла и ещё осталось бы на деревушку у реки. И всё равно каждый раз яблок было так много, что их некуда было складывать в кладовых.
Джон жевал угощение, жмурясь от удовольствия, тщательно разгрызая даже мелкие тёмные косточки. Бран смотрел на него сверху вниз с улыбкой. Своё яблоко он держал в ладони.
Время от времени они принимались переговариваться, и хотя вопросы и ответы были отрывистыми и торопливыми, без начала и завершения, Джону было хорошо, как давно уже не бывало. Он надолго умолкал, а затем продолжал рассказ с того места, на котором прервал его четверть часа назад, и Бран тут же подхватывал беседу. Не было и следа той неловкости, которая возникла при встрече с Роббом.
Джон думал, что Бран будет бледен из-за своего недуга и постоянного пребывания в четырёх стенах, однако Робб первым делом велел восстановить седло, чертежи которого когда-то привёз ему Тирион Ланнистер. И хотя его пришлось подогнать по росту и весу, Бран явно часто и с удовольствием пользовался им. Он также не выглядел слишком хрупким или младше своего возраста, как часто случается с калеками, особенно теми, кто получил увечье прежде, чем начал взрослеть. Его волосы были темнее, чем у Робба — как сердце граната или цветок чардрева, необыкновенно длинные.
— Ходор по-прежнему достаточно крепок, чтобы носить меня на руках, и будет крепок ещё долгие годы. Но всё же со временем он не становится сильнее, а я — легче, — улыбаясь, говорил Бран, пока Джон рассматривал его белеющее в темноте лицо.
Джон вдруг понял, что оно напоминало ему. Статую в крипте, на которую он смотрел совсем недавно. Полумрак скрыл краски, а изображение в подземелье давало представление только о чертах лица, а не о цвете волос и глаз, и сейчас заметно было, что кровь Талли не сделала Брана менее Старком. «Отец сравнивал Арью со своей сестрой, потому что она отважна и честна, — подумал Джон. — Но в итоге из нас всех больше всего на Лианну похож Бран».
Голос Брана, мягкий и богатый, как букет дорнийского вина, но по-мальчишески звонкий, тоже изменился. Однако каким-то образом Джон явственно угадывал в нём прежние ноты, и это радовало его сердце.
Бран шевельнулся, и Джон поймал тонкое запястье, ощупал ладонь. Его брови взлетели вверх.
— Струны, — улыбаясь, сказал Бран, — и письмо. Мне было нужно чем-то занять разум и руки, чтобы не ослабеть окончательно.
Он выглядел радостным и очень довольным собой, как будто смог преподнести Джону приятный сюрприз. Джон провёл пальцем по мозолям на его руке:
— Должно быть, ты много упражнялся.
— О да, — самодовольно согласился Бран. — Особенно последние полгода. Думаю, мои руки останутся достаточно сильными, чтобы натянуть тетиву.
Джон заметил, что плечи под его мехами уже определённо не казались мальчишескими, и мысленно согласился. Если бы не увечье, брат вырос бы в сильного мужчину, и, судя по всему, к пятнадцати годам перерос бы и Робба, и его самого. Джона поразила мысль, что сейчас Бран был уже старше, чем был он сам, когда отправился на Стену. Робб показался ему чужаком, а превратившийся за семь лет из ребёнка в почти мужчину Бран как будто совсем не изменился.
У Джона хватило ума не показывать сомнений по поводу желания Брана взяться за лук.
— Ты собираешься стрелять, сидя верхом? — осторожно спросил он.
— Дотракийцы так делают, — пожал плечами Бран. — Почему я не могу?
Джон вскинул руки ладонями вверх в жесте капитуляции:
— Нипочему, — улыбаясь, ответил он. — Не вижу причин, отчего бы у тебя должно не получиться.
Именно сейчас, глядя на прекрасное, как у сказочного Дитя Леса, лицо брата, Джон наконец почувствовал, что вернулся.

III

За ужином Джона усадили на почётное место по правую руку от Робба. Слева сидел незнакомый Джону молодой человек в серой мантии и с цепью мейстера на груди. Цепь, как заметил Джон, была коротковата, и среди её звеньев на его вкус было слишком много бронзы, золота, латуни и меди, тогда как он предпочёл бы серебро или доброе железо. Впрочем, ему хватило благоразумия промолчать. Но всё же не было ничего хорошего в том, что при молодом лорде оказался столь же молодой советник. Септона Робб не держал.
С другой стороны от Джона расположились две дамы, обе во вдовьих нарядах. Одна была совсем молодая, скорее худощавая, чем стройная, с густыми каштановыми волосами, перевитыми весьма скромной ниткой жемчуга, и миловидным свежим лицом. Она не поднимала глаз от своей тарелки и отвечала на вопросы едва слышным голосом. Вторая женщина была старше, куда громче, с цепким взглядом и отличалась завидным аппетитом. Робб представил их как леди Вестерлинг и её дочь, Жиенну Морс. Два дня назад ось самой большой из трёх повозок их скромного поезда с треском лопнула едва ли не перед самыми воротами Винтерфелла, и лорд счёл уместным предложить дамам своё гостеприимство и защиту. Джон вежливо согласился, что времена сейчас неспокойные, и одиноким женщинам нечего делать на дороге, но то, что Вестерлинги и Морсы, несомненно, принадлежали к вассалам Ланнистеров, ему не понравилось.
К тому же, он мог бы поклясться, что если бы Робб не усадил его подле себя, отношение любезной вдовы Вестерлинг к нему было бы совсем другим.
Брана за столом не было. Джон задал Роббу вопрос и услыхал краткое:
— Он ест у себя.
Приглашения прийти после трапезы к себе в горницу Робб больше не повторял, а Джон не спрашивал.
Внизу расположились латники, капитан стражи, тоже молодой и незнакомый Джону, два рыцаря, находившиеся у Робба на постоянной службе, кастелян, оруженосцы и старшие слуги.
На стол подали салат из горошка, зелени и моркови, затем густую говяжью похлёбку и ещё тёплый хлеб, сладкое жёлтое масло, вареную репу, пироги с голубикой и персики прямиком из теплиц. Под конец двое слуг внесли на серебряном блюде целиком запечённого карпа под лимонным и мятным соусом, весом не менее чем в двадцать фунтов. В мёде и вине тоже недостатка не было. Как бы медленно ни шли восстановительные работы, Винтерфелл явно не голодал.
Хорошая пища как будто настроила Робба на добродушный лад. Он расспрашивал о делах на Стене, о новом поселении бывших одичалых, за последние годы разросшемся до размеров настоящего города, о восстановительных работах и новых людях. Когда Рог Зимы обрушил Стену, королям и лордам пришлось забыть о распрях и встать плечом к плечу, выстраивая новые бастионы из тел живых и мёртвых. Одичалые и жители Семи Королевств, люди, великаны, Дети Леса — всякая тварь с горячей кровью в жилах в тот день была желанным союзником. Из братьев Ночного Дозора в первый день уцелело не более сотни, а под конец второго их осталось двадцать восемь, считая Джона. На исходе третьего выжившие увидели три точки на горизонте, растущие прямо на глазах. Дейенерис Таргариен прибыла, дабы взять своё королевство, и седлом её служила драконья спина. Сэм сел на землю и заплакал, когда увидел серебряные косы королевы, реющие на ветру. Её драконы без устали изрыгали пламя, лёд вскипал от их дыхания, а небо стало чёрным от пепла. В тот день люди одержали величайшую победу за десять тысяч лет, а менестрели сочинили не менее сотни баллад о новом Веке Героев.
Джон слышал их все и полагал, что мир ещё не знал столь бездарного вранья.
Он охотно рассказывал о том, как постепенно отстраивают Чёрный Замок, и вскоре, наверное, придётся расчищать ещё и Сторожевую Вышку с Серым Стражем, ибо людей прибывает с каждым днём, о припасах, оружии и снаряжении, в котором Дозор милостью королевы не испытыват нужды впервые за последние сто лет, и о речном пути, который должен открыться, как только морозы ослабнут. Но стоило Джону заговорить сёстрах, как Робб отвернулся к своему мейстеру и сделал вид, что не услышал вопроса.
Леди Вестерлинг, обмахиваясь добытым из-за корсажа платком, во второй раз рассказывала о постигшей её дочь утрате:
— Это был такой удар! Я думала, моя бедная Жиенна не переживёт этого. Её супруг скончался у неё на руках, бедняжка. Такой достойный рыцарь, моя девочка так преданно ухаживала за ним, но что поделать! Таковы мужчины: им подавай острую сталь и славу, они совсем не думают о своих бедных жёнах.
Мейстер с той стороны стола пробормотал что-то сочувствующее и полагающееся ситуации. Ел он ещё меньше, чем леди Морс, и зябко прятал руки в широких рукавах своего серого одеяния. Джон допил вино из кубка и принялся про себя считать время, когда ужин, наконец, завершится и можно будет поговорить с Роббом наедине. День выдался тяжёлый, и Джон начал подумывать, что, возможно, будет разумнее отложить разговор до завтра. Первоначальный запал миновал, и он почувствовал усталость. Вряд ли ему удастся многого добиться от Робба в таком состоянии.
Взгляд Джона проскользил по рядам незнакомых лиц внизу. Сперва ему показалось, что он ошибся, но нет: на одной из скамей внизу сидела Карра, бывшая служанка леди Кейтилин. В воспоминаниях Джона это была хорошенькая цветущая девушка, а перед ним сидела худая женщина с усталым лицом, но ошибиться он не мог. Встав со своего места, Джон спустился с помоста и стал пробираться между скамьями. Робб не обратил на это внимания, занятый беседой с леди Морс. Вероятно, решил, что Джон поднялся по нужде.
Внизу звуков было куда больше, люди переговаривались, ложки стучали о деревянные миски и подносы, то и дело сталкивались оловянные кубки. Пили много, но ни песен, ни смеха не было.
Джон встал перед нужной скамьёй:
— Здравствуй, Карра.
Женщина съежилась под его взглядом, потом распрямила плечи и попыталась поклониться, не поднимаясь и не тревожа своих соседей. Видимо, надеялась, что Джон просто уйдёт.
Он крепко взял Карру за плечо и мягко, но настойчиво сказал:
— Составь мне компанию, а то что-то я стал забывать, что и как во дворе. Кажется, лорд там всё перестроил.
Карра пробормотала нечто невнятное, но с места поднялась. Какой-то латник, хохотнув, высказал предположение, в чём именно ей следует помочь чёрному брату. Джон не обратил на него внимания.
Прохладный воздух внутреннего двора охладил ему голову. Лёгкий хмель развеялся, и Джон посмотрел на свою попутчицу:
— Скажи-ка мне, Карра, кто нынче понёс ужин в башню?
— Лорду Брандону всегда прислуживает Ходор, милорд, — заикаясь, выдавила служанка. Язык у неё заплетался от вина.
Или от страха?
— Всегда? — хмурясь, переспросил Джон.
— Ну да, милорд, и вчера, и третьего дня…
— Я не милорд. Значит, лорд… Брандон не просто так отказался спуститься к ужину? У его двери нет людей.
Женщина посмотрела с недоумением.
— Он всегда ест у себя, милорд. Никогда не спускается. Никто не поднимается, кроме Ходора. Никакой стражи. Это правила.
— Какие ещё правила? — начиная раздражаться, спросил Джон.
— Правила, — с пьяным упорством повторила служанка. — Кастелян Рейсли всякого новенького о них предупреждает. Я давно служу лорду, а прежде его матушке служила. Я знаю их все.
Она покачнулась и схватилась за стену.
— Клянусь богами, от старой Нэн и то было бы больше толку! — Джон покачал головой и отступил.
— Старой Нэн, милорд? — очередного «милорда» Джон решил пропустить мимо ушей. — Так вы можете расспросить её.
Джон уставился на неё во все глаза.
— Она жива?
— При молодом лорде Нэн поселилась в той маленькой каморке у конюшен, хотя теперь почти не ходит.
Не слушая дальше, Джон развернулся и почти бегом припустил через двор.
Конюшни были на прежнем месте, хотя и белели в сгустившейся темноте новыми стенами из сосновых досок. Каморка, видимо, уцелела во время пожара: низкая дверца под закопченной бесчисленными факелами аркой, небольшая каменная тумба рядом, на которой раньше стояла бочка для дождевой воды. Остановившись у двери, Джон запоздало сообразил, что старуха может уже спать в это время. Нетерпение и сомнение боролись в нём.
Джон поднял руку и дважды стукнул железным кольцом по окованной металлом поверхности двери. Если Нэн с годами стала глуховата или крепко спит, то он просто вернётся завтра… Ему почудился тонкий дребезжащий голос внутри, и Джон, больше не колеблясь, отворил дверь и вошёл.
Ему пришлось пригнуться, настолько низким был потолок. Единственная лампа стояла прямо на полу, давая неровный, мерцающий свет, в углу находилась жаровня, испускающая волны тепла. Окно было прочно закрыто ставнями и выглядело так, будто его не открывали уже давным-давно. Посреди комнаты стояла низкая кровать, застелённая выделанными волчьими шкурами, и сперва Джон не разглядел среди них Нэн. С годами она как будто ещё сильнее усохла, съежилась, и теперь была не крупнее некоторых из Детей Леса, которых ему доводилось встречать. Её тело едва выступало под тяжёлыми покрывалами. Джон сделал ещё шаг вперёд.
— Нэн, — он невольно понизил голос. — Это я.
Ничего другого просто не пришло ему в голову. Джон осторожно присел на постель и взял в свою руку прохладную в жарко натопленной комнате, полупрозрачную ладонь старой служанки.
— Знаешь, — прошептал он, — раньше мне казалось, что сколько живёшь ты, столько же простоит и Винтерфелл. Ты часть великого чертога Севера, ты качала на коленях лордов этого места, одного за другим. А после провожала их в крипту. О, Нэн, я вернулся домой. Я, бастард, вернулся.
Тонкие пальцы в его ладони едва заметно шевельнулись. Глаза Нэн были открыты. Джон склонился ниже, напрягая слух.
— Мальчик, — проскрипела она. — Сероглазый мальчик лорда Эддарда. У остальных глаза голубые.
— Да, — сглатывая комок, пробормотал Джон: старуха узнала его.
На её черепе, покрытом старческими пятнами, не уцелело ни единого волоса, глаза выцвели от возраста.
— Голубоглазые не вернулись, — прошелестела Нэн. — Пришли только те, у кого глаза золотые. У тебя серые, пока серые…
Её голос перешёл в невнятное бормотание, веки опустились.
Золотые глаза, сказала она. Что это могло значить? Нечто важное или же бред выжившей из ума старухи.
— Отдыхай, — сказал Джон мягко. — Я ещё навещу тебя.
Он осторожно сжал руку Нэн на прощание и уложил её поверх покрывала.

ІІІ

Утро он встретил на Вороньей Вышке, в компании птиц и мешка с зерном. Солнце рассыпало бледные лучи по снежному покрову внизу, чёрные пальцы башен впивались в небо. Вороны хлопали крыльями и перекликались резкими голосами. Лёгкий мороз пощипывал Джону щёки и губы. "Всё, что по эту сторону стены — юг, — вспомнил Джон. — Зависит от того, с какой стороны смотреть". Даже годы спустя воспоминание вызвало у него слабую улыбку.
"Самое время прогуляться, парень с юга", — весело подумал он, и принялся спускаться.
Богороща осталась в точности такой же, какой он её помнил. Это было одно из немногих мест в замке, которое даже Бастард Болтонский не посмел осквернить. Страж-деревья, тёмные и угрожающие, вздымали к утреннему небу свои кроны, дубы переплетали ветви с чёрными железностволами, между ними мелькала белая кора чардрева и золотисто-коричневые тела сосен. Алые листья, похожие на вымазанные в крови ладони, трепетали на ветру. Чардрево Винтерфелла было так велико, что его можно было увидеть из любого места богорощи. Джон накинул капюшон своего чёрного плаща, но утренняя прохлада всё равно успела забраться к нему за шиворот.
Под кронами было куда темнее и намного тише. Ветви над головой сходились так плотно, что казалось, будто некий гигант раскинул шатёр прямо посреди замка. Джон сразу вспомнил, какой ранний стоит час. На Стене он привык использовать для отдыха любую свободную минуту, но давно разучился спать дольше пяти или шести часов в сутки, так что поднялся ещё затемно. Джон ступал по хвое совершенно бесшумно. Там и здесь среди трав и скудных северных цветов мелькали опавшие алые листья и сосновые иглы.
Из ближайших кустов послышалось низкое ворчание.
— Призрак, — негромко позвал Джон.
Рычание сделалось громче и как будто ближе. Джон встал, как вкопанный. Призрак был нем. Джон только сейчас вспомнил, что где-то здесь обитает Лето.
Тишина.
До цели оставалось рукой подать. Джон рискнул сделать шаг. Ничего не произошло. Куст слева чуть шевельнулся, по стволу дуба языком пламени метнулась белка. Влажная почва чуть пружинила под ногами.
Озеро было гладким и неподвижным, как стекло, и походило на чёрное око, глядящее в небеса. Чардрево над ним ещё больше разрослось, самые длинные ветви отбрасывали тень до середины водоёма. Ни плеска, ни шороха. Джон сел, опираясь спиной на ствол, и опустил ладонь в воду. Пальцы обожгло холодом, но ощущение длилось не дольше мгновения. Стало тепло, почти жарко, очень спокойно.
С нижней ветки чардрева спрыгнул мальчик, темноволосый и подвижный, не старше восьми лет. Навстречу ему выбежала кудрявая девочка в бриджах и куртке, размахивая палкой, как мечом. Красивый юноша прислонился к стволу дерева совсем рядом, скрестив руки на груди и щуря холодные серые глаза, наблюдая за играющими детьми. Младенец-трёхлетка стоял, цепляясь за его штанину. Дети убежали, смеясь, их голоса рассеялись среди стволов богорощи, их старший брат ушёл следом. Огромное ристалище раскинулась на сотни шагов во все стороны, рыцари выстроились в ряд по обеим его сторонам. Деревянные трибуны были заполнены до отказа. Джон слышал звонкое пение труб, конское ржание и голоса зрителей. Шёлковые плюмажи на шлемах — алые, жёлтые, синие и лиловые, серебряные с зеленью, золотые с чернью — ниспадали до самых крупов боевых коней. Чёрные вороны кружили на щитах, золотое дерево раскидывало ветви, серый лютоволк мчался по белому полю, выгибал шею олень с золотыми рогами, и надо всем парили драконы. Трибуны содрогнулись от криков и рукоплесканий. Девушка с короной тёмно-каштановых кос над прекрасным точёным лицом поднялась, приветствуя победителя. Рядом с рукой Джона воду тронула другая ладонь. На берегу, опустившись на колени, стоял Робб, он черпал из озера и жадно пил, но вода текла у него между пальцами, и ему никак не удавалось напиться. Его рука рядом с Джоновой была широкой и сильной рукой мужчины, но лицо принадлежало мальчику не старше четырнадцати лет. Джон потянулся к нему, чтобы помочь, сложил пальцы горстью и зачерпнул, но из травы вылетел ворон, зацепив его крылом по лицу, и Робб исчез.
Джон открыл глаза. Тело ломило, в спину впивалась жёсткая кора. Левая рука окоченела до локтя. За густыми ветвями небо было не разглядеть, но чутьё подсказывало, что спал он не дольше получаса. Вряд ли в замке даже успели заметить его отсутствие.
Когда Джон вернулся, во дворе сонный конюх седлал гнедую кобылу. Он как раз прилаживал на неё странной конструкции седло, когда появился Ходор, погрузневший и поседевший, но по-прежнему пугающе огромный. В большой корзине у него за спиной сидел Бран.
— Джон, — брат улыбнулся, и Джон ответил на приветствие. Бран был одет в кожу и шерсть, на плечах — меховой плащ с серебряной застёжкой у горла. Волосы убраны назад и стянуты шнурком. Когда он повернул голову, в ухе у него, блеснув, закачалась серьга-подвеска — молочного цвета камень без оправы.
— Собираешься на прогулку?
— Хочу проехаться вдоль ручья, — беспечно сказал Бран. — Вообще-то я каждое утро езжу, только не привык, что кроме меня кто-то ещё встаёт в такую рань. Составишь мне компанию?
Джон подумал и кивнул. Конюх, закончив с лошадью Брана, вывел из стойла каурого жеребца Джона. Конь выглядел ухоженным и отдохнувшим. Джон остался доволен осмотром.
Ходор усадил Брана в его диковинное седло, вставил ноги в стремена и пристегнул лодыжки к пропущенным под лошадиным брюхом ремням. Ноги Брана выглядели тоньше, чем должны бы у парня его возраста, но не слишком. В плотных штанах, если не знать, и не заметишь. Бран умело подобрал поводья, дождался, пока Джон сядет в седло, и лукаво спросил:
— Готов? Наперегонки от ворот до расщеплённой сосны. Кто проиграет, выполняет желание победителя!
Джон не успел ни возмутиться, ни засмеяться — ворота распахнулись, и Бран вылетел на мост. Джон пустил своего коня галопом. Его каурый Хвастун был надёжным и крепким животным, но в гнедую будто бес вселился, и вдобавок она знала здесь каждую кочку. Мчалась она так, словно за ней гнался Иной, и когда Джон, задыхаясь и хохоча, осадил у расколотой молнией надвое сосны на взгорке, Бран горделиво гарцевал под ней, кидаясь в него сорванными с ветвей шишками и вопя "За Винтерфелл!" "Север!" и "Старк!"
Джон вскинул руки, признавая поражение.
— Сдаюсь! Чего ты хочешь, о великодушный победитель?
— Не надейся задобрить меня грубой лестью, — усмехнулся Бран. — На том повороте у оврага я был "гнусным хитрецом", если не ошибаюсь.
— Тебе послышалось, — ухмыльнулся Джон и ткнул его в плечо кулаком. — Как зовут твою красотку?
— Плясунья, — сказал Бран, похлопывая лошадь по крутой шее. Из привязанной к поясу сумки он вынул яблоко и тут же вознаградил Плясунью за победу. — Так же, как звали мою первую лошадь.
— Ты отлично ездишь.
— Это всё она, — Бран ласково засмеялся. — Надёжные ремни, подходящий конь — и всё становится возможным.
Не только, подумал Джон. Плясунья вела себя так, будто была одним целым со своим всадником. Редкий дар даже для здорового человека…
Они повернули на тропу, ведущую к ручью, пустив коней шагом. Плотный утренний туман начал рассеиваться, над лесом медленно поднималось солнце. Волосы Брана пропитались влагой и потяжелели, завились кольцами у висков, на щеках проступил румянец.
Джон вспомнил о вчерашнем ужине и задал вопрос.
— Ну да, — пожал плечами Бран. — Я привык есть у себя, к тому же, сейчас у нас гости.
Нежелание появляться перед чужими людьми в корзине, привязанной к спине слуги, было Джону понятно.
— Эта леди Вестерлинг решительная и отважная дама, раз решилась на путешествие в такое время, — заметил он.
— Решительная? — фыркнул Бран. — Ради богов, Джон, я не удивлюсь, если эта женщина самолично сломала ось своей повозки у ворот Винтерфелла. Только слепой не заметит, как она подсовывает свою дочку Роббу.
Джон вообразил леди Вестерлинг с кувалдой, расхаживающую вокруг повозки и примеривающуюся так и эдак, а затем штурмующую ворота Винтерфелла с ручным тараном в руках.
Он рассказал об этом Брану, и они посмеялись вместе.
— На самом деле, я был бы даже рад, — сказал Бран. — При условии, что нам удалось бы избавиться от самой леди Сибеллы. Вестерлинги из Крэга вассалы Ланнистеров, а этот Морс был межевым рыцарем с клочком земли у границы, но, возможно, леди Жиенна пошла бы Роббу на пользу. После разорения Близнецов он стал сам не свой.
Веселье Джона сошло на нет. Он не считал себя добродетельным человеком. Ему доводилось убивать в бою, приходилось и совершать правосудие, как подобает лорду. Бывало, что люди, чьи жизни он отбирал, молили его о пощаде до самого конца. Но дети…
— Я собираюсь сегодня повидать Арью, — сказал Джон.
Бран ехал, глядя прямо перед собой, его руки в перчатках из тонко выделанной кожи перебирали поводья, профиль чётко выделялся на фоне тёмной стены леса.
— Как хочешь. Но она тоже сильно изменилась с тех пор, как все мы были детьми.
— Я это понимаю.
— Скажи, тебе нравится, как выглядит сейчас Винтерфелл?
Такая резкая смена темы удивила Джона.
— Нравится? — Теперь Бран повернулся в седле и требовательно смотрел ему в лицо. Его яркие глаза потемнели, меж сдвинувшихся бровей пролегла тревожная складка. Серебряная застёжка, скреплявшая его плащ, тускло блестела, отражая бликующие воды ручья. Она изображала вовсе не бегущего волка, как показалось Джону поначалу, а ворона с рубиновыми глазами и ониксовым клювом.
— Мне кажется, замок восстанавливается успешно, — наконец ответил Джон.
— Да, — Бран чуть расслабился. — Всё, что ты видел, сделано за последние полтора года. Сперва Теон, потом бастард Болтона… Война… Робб долго не возвращался сюда, а когда приехал, ему было не до сожжённых мостов и разваленных стен.
— Ему пришлось тяжело.
— Всем пришлось тяжело. Но Робб не умеет быть сильным ради кого-то, только ради себя.
Джон не хотел этого слышать. Радость от скачки наперегонки и прогулки стала тускнеть. Меньше всего на свете он хотел сейчас обсуждать Красную Свадьбу или Фреев, или то, что теперь в богороще живёт только один волк.
— Он справится. Он Старк из Винтерфелла, лорд.
Бран ничего на это не ответил, только пустил Плясунью рысью, вырвавшись вперёд. Тропа змеилась вдоль ручья. Его воды уже успели взломать лёд, но от них тянуло таким холодом, что Джон невольно ёжился даже под тёплым плащом.
— Ты знаешь, что это за место? Здесь Теон Грейджой провёл целый день в поисках, поднимаясь вдоль ручья к истоку и спускаясь вниз по течению, со сворой собак и парой кузенов Фреев. Он искал нас с Риконом, а нашёл каких-то несчастных и снял им головы, чтобы насадить на пики над воротами. Я проезжаю здесь каждое утро с тех пор, как вернулся.
Джон не нашёлся, что сказать. Назад повернули в молчании.
Оставив Брана на попечение слуг, Джон поднялся к себе в комнату, чтобы переодеться к завтраку. Там его и отыскал один из пажей Робба, возвестив, что лорд ожидает его в горнице. Джон пригладил волосы и одёрнул камзол, мельком поглядев на себя в зеркало. Поразительно, как женщина, завоевавшая титул Королевы Любви и Красоты, и самый красивый принц Семи Королевств смогли породить сына, чью внешность можно было счесть в лучшем случае приятной.
Робб ждал его в компании своего мейстера. На столе были разложены бумаги и карты, на столике в углу расположился поднос с подогретым вином и фруктами — яблоками, сливами в меду и персиками. Во внутреннем дворе тренировались латники, стук мечей и азартные выкрики доносились из приоткрытого, не смотря погоду, окна. Джон слышал, как там поют:

У моей беды синие глаза
У погибели косы до колен…

Робб жестом велел Джону садиться и вернулся к разглядыванию карт. Джону показалось, что он едва замечает то, что на них нарисовано, а мейстер, если и говорил что-то, умолк при появлении гостя.
Робб резким движением отодвинул бумаги, часть из них посыпалась на пол, но когда мейстер принялся собирать их, Робб ледяным тоном заявил, что на сегодня более не нуждается в его услугах. Отт — теперь Джон вспомнил его имя — стал одного цвета со своей мантией и тут же откланялся. Когда он скрылся за дверью, Робб сказал:
— Ты хотел говорить со мной. Раз этого всё равно не избежать, давай покончим с делом поскорее.
— Ты говоришь так, словно речь идёт о смене повязок или горьком лекарстве.
— Недурное сравнение, — Робб опустился в широкое кресло за столом. — Жаль только, рана никак не заживает.
— Возможно, ты сам не даёшь ей зажить, — резко сказал Джон. — Речь идёт о твоих сёстрах, Робб. О нашей семье.
— Здесь не о чем говорить. Санса замужем, мы даже по-родственному обмениваемся письмами. На праздники и именины.
— Я не желаю этого слышать. Я знаю о том, что произошло, из первых уст, и можешь не рассказывать мне, будто это было решением Сансы.
Когда он последний раз видел Сансу, её сопровождал сир Джейме. Джон испытал потрясение, узнав прежнего золотого красавца в этом полуседом одноруком рыцаре. Бороду Джейме снова брил, волосы отросли ниже плеч, но лоб и щёки изрезали ранние морщины, и выглядел он старше своих тридцати девяти лет. Санса, одетая в багрянец и золото Ланнистеров, опиралась на руку деверя. На миг Джону показалось, что к нему идёт леди Кейтилин, и он поклонился, чтобы скрыть замешательство.
— Лорд-командующий, — любезно сказала Санса, протягивая руку. — Я много слышала о ваших подвигах. Вестерос у вас в неоплатном долгу.
Она улыбалась. Её речь звучала мягко, как строчка из летописи, но взгляду не хватало уверенности. Джон вдруг понял, что Санса испытывает те же затруднения: она точно так же не знала, как с ним разговаривать и не могла сообразить, как правильно к нему обращаться. Он помнил эту её привычку с детства: Санса всегда прибегала к вежливости, если чувствовала себя неуверенно.
Он взял её ладонь в свои руки и улыбнулся со всей теплотой, какую сумел отыскать в себе.
— Кажется, я могу доложить королеве и деснице, что семейное воссоединение прошло удачно, — с тонкой улыбкой сказал Джейме. Не смотря ни на что, он всё ещё был хорош собой. Его яркие кошачьи глаза взглянули на Джона с любопытством.
Джейме не нравился ему ровно настолько же, насколько нравился Тирион. После войны от Королевской Гвардии уцелели только Цареубийца и Лорас Тирелл, а королева по каким-то своим соображениям даровала обоим помилование. Она также благоволила девице Тарт, вероятно, потому, что та тоже была женщиной на месте, принадлежащем мужчинам, и приняла от неё присягу, как от настоящего рыцаря, а после своими руками набросила ей на плечи белый плащ. Когда Джейме Ланнистер изъявил желание желание взять Бриенну Тарт в жёны, Дейенерис пресекла все споры, заявив, что клятва возбраняет королевским гвардейцам владеть землями, жениться и иметь потомство, но нигде не указано, что гвардейцы не могут вступать в брак друг с другом. Эта новая и свежая мысль заняла умы мейстеров, законников и лордов на некоторое время, а тем временем Джейме и Бриенна обменялись плащами — одинаково белыми.
Тирион стал десницей королевы Дейенерис, заслужив эту честь верной службой, и заявил, что готов отпустить жену, если на то будет её желание.
— Верь или не верь, твоё дело, — произнёс Робб. — Но такова истина. Санса приняла решение вернуться к своему мужу. Ты же знаешь, она всегда слишком увлекалась песнями, должно быть, вообразила, что это очень возвышенно и романтично. После всего, что случилось, этот карлик должен быть благодарен за то, что ему разрешили вернуться на Утёс Кастерли с целой головой на плечах — хотя, быть может, не настолько целой, как ему бы хотелось. Но видят боги, это вовсе не значит, что раз моя сестра решила поиграть в жертвенную супругу, я должен принимать его в своём доме!
Последний выпад разозлил Джона.
— Шрамы — не столь уж редкое явление для мужчины, — холодно сказал он. — Но мы говорили не об этом. Вряд ли Санса, которую я знаю, дала бы согласие остаться с Тирионом Ланнистером по доброй воле.
— Он её муж, — раздражённо напомнил Робб. — Семеро свидетели, мне это нравится куда меньше, чем тебе, но Санса не пожелала добиваться развода и отказалась вернуться в Винтерфелл. Ах да, я и забыл, что тебя идея породниться с Ланнистером никогда не смущала. Ты ведь всегда с ним ладил, верно?
— Не пытайся свести разговор к моей дружбе с Бесом, — сказал Джон.- Уж не знаю, какая блажь приключилась с Сансой, но ты не должен был позволять ей делать глупости. Это не принесёт ничего хорошего ни ей, ни Тириону, как только её порыв пройдёт.
— У неё был выбор, — отрезал Робб. — Что за беда, если она отказалась покинуть мужа? Быть может, блажь, приключившаяся с Сансой, называется чувством долга. Или ты полагаешь, что твой драгоценный приятель недостаточно хорош, чтобы его выбрала женщина?
— Я не понимаю, что слышу сейчас, — Джон повысил голос. — Мы говорим не о какой-то женщине, а о Сансе, ты ещё помнишь её? Твою сестру, которая выросла вместе с нами в этой крепости и любила баллады о прекрасных рыцарях? Я не понимаю, куда подевался тот человек, который готов был поднять Север, чтобы вызволить своих сестёр и отомстить за отца!
Робб закрыл глаза.
— Быть может, он разок поднял Север, — сказал он. — И посмотрел, что из этого вышло.

У тоски уста — роза синяя,

— пели во дворе.

Руки холодней и нежнее льда
У зимы моей…

IV

Бран возле конюшни сидел на подобии высокого, приподнятого над землёй с помощью небольшого помоста деревянного кресла с двумя колёсами по бокам, к каждому из которых было прикреплено нечто похожее на помесь стремян для женского седла и подставочки для ног. Стопы Брана были вдеты в эти «стремена», а Ходор рядом с помощью хитрого устройства вращал колёса. Колени Брана поднимались и опускались вслед за движением колёс, а сам он читал книгу в тиснёном переплёте, не отвлекаясь на действия конюха.
Заметив Джона, Бран поднял голову и улыбнулся:
— Ты знал, что в старой Валирии уличённых в прелюбодеянии женщин одевали в пропитанные горючим маслом одежды и заставляли танцевать перед своими мужьями у открытого огня?
Джон покачал головой и подавил улыбку: Бран с детства любил страшные сказки, они не пугали его, а завораживали. Правда, эта была всё же слишком мрачновата на его вкус.
— Нравится? — Бран указал на своё сиденье. — Моя собственная конструкция, я сам рисовал чертежи. Это помогает мускулам на моих ногах не усыхать так быстро и не бездействовать. Даже если я ими не пользуюсь, это не повод о них не заботиться.
Джон заверил, что ему очень нравится. Он и вправду был впечатлён. Робб заперся в своих покоях и ничего не желал видеть, даже карты на его столе были десяти — или пятнадцатилетней давности, а Бран, оказывается, в это время выдумывал волшебные машины, чтобы быть калекой чуть меньше. Это всё потому, подумал Джон, что хоть Бран и болен, ему не всё равно. А Робб, пускай и здоров телесно, давно к себе безразличен.
Он заметил, что даже домашняя одежда Брана, в которой он, к тому же, едва ли появлялся в большом чертоге замка, не говоря уж о гостях, носила приметы щеголеватости. Шнурок в волосах был шёлковый, пряжки тщательно начищены и блестели, пуговицы — из оникса и резной кости, тёмно-рыжие кудри гладко причёсаны от лица назад, чтобы не мешать чтению.
— Мне передать что-нибудь от тебя Арье?
Скользившее по небу облако на миг закрыло солнце, сделав синие глаза Брана холоднее глубже.
— Передай, что я жду её здесь.
Когда Джон выезжал через внутренние ворота, Бран сидел среди своих крутящихся колёс, погружённый в книгу, а его глаза снова были ясными до самого дна.


Судя по положению солнца на небе, перевалило уже за четвёртый час пополудни, когда Джон въехал на мост над сухим рвом у Вдовьей Башни. Ров был неглубок, а место крепостных стен занимала каменная кладка едва ли в два человеческих роста в высоту. Тем не менее, щели между камнями были хорошенько законопачены, а ров содержался в порядке.
Джон надеялся, что по пути к нему присоединится Призрак, но лютоволк так и не появился. Новый незнакомый псарь, хмурый и седой, заявил, что волков время от времени выпускают из богорощи в лес поохотиться и размяться — постоянное присутствие хищников, пусть даже за крепкими стенами, тревожит собак и пугает лошадей. Призрак не отозвался ни на зов, ни на свист, и Джон решил, что тот, должно быть, загнал оленя или дикую свинью далеко от наезженных троп.
Сперва башня показалась ему нежилой, но тут из боковой двери вышел человек. Высокий, крепкий, с неприметным лицом, одетый в кожу и шерсть — не то слуга, не то латник, Джон готов был поклясться, что обращаться с кинжалом в широких охотничьих ножнах он умеет отменно.
Человек принял поводья и придержал Джону стремя, а затем проводил в скудно обставленную горницу, едва ли больше, чем чулан в Винтерфелле. Если Брана Джон узнал, едва взглянув, то тут невольно остановился в замешательстве.
Арья сидела в резном каменном кресле спиной к узкому окну, больше похожему на бойницу. Руки её покоились на подлокотниках, спина выпрямлена — на миг Джону показалось, что перед ним ещё одна статуя из крипты под Винтерфеллом. Волосы у Арьи были обрезаны до плеч, короче, чем у иных мужчин, бледное вытянутое лицо казалось бесцветным. Одета она была тоже по-мужски — в потёртую на локтях коричневую куртку с шнуровкой и шерстяные бриджи, талию стягивал кожаный пояс. Из ворота выглядывала льняная рубаха, на шее болталась монетка на простом шнурке.
Джон приблизился и остановился в двух шагах от каменного сиденья.
— Джон, — сказала безо всякого выражения женщина, которую, вероятно, Джону полагалось бы обнять и пообещать любить и защищать отныне и впредь. Тут он заметил, как дрожит мышца в углу её напряжённого рта.
— Судя по твоей рубахе, я по-прежнему управляюсь с иглой лучше тебя, — сказал Джон.


Арье приходилось поворачивать голову, чтобы смотреть в глаза даже человеку, сидящему с ней рядом, но зрение её понемногу восстанавливалось.
— Это сезонное, — сказала она, сильно щурясь. — Когда луна убывает, перед бурей или сильными морозами становится хуже. Иногда Кенье приходится водить меня за руку, как малого ребёнка. Мейстер Робба пытался привязать мои приступы к уязвимой женской натуре и склонности к меланхолии, но запутался в собственных объяснениях. Что и неудивительно, коль этот человек путается в завязках своих штанов.
Джон достаточно долго имел дело с Вель и женщинами одичалых, чтобы улыбнуться в ответ. Кроме того, ему не нравился мейстер Отт. Ещё он подумал, что Робб такого опыта не имел, и ничего странного, что он не смог поладить с Арьей под одной крышей и даже слышать о ней не желал. Джон полагал, что всё изменится, когда гнев брата утихнет.
— Кенья — твой слуга? — Имя показалось Джону чужим для уха. — Он южанин?
— Уроженец вольных городов, — спокойно ответила Арья. — Слуга, конюх, повар, страж, мои глаза время от времени. Да.
— Вы здесь вдвоём? — Робб определённо имел причины для недовольства.
— Есть ещё Мара, прачка, горничная и швея. Она немая, — Арья улыбнулась, явно забавляясь. — Хорошо, что я увезла её из замка. Винтерфелл и так начал напоминать приют для калек и умалишённых.
— Бран хочет, чтобы ты вернулась, — Джон повертел в пальцах чашку с подслащённым травяным отваром. Кенья принёс им малиновый джем в плошке и стопку овсяных лепёшек на простом деревянном блюде, и зажёг пару восковых свеч без подсвечников, установив их на подлокотники кресла Арьи. Свечи уже начали оплывать, прочно прикрепившись к камню.
— Но не Робб, верно? Можешь не отвечать. — Джон заметил, с каким трудом двигались её глаза под напряжёнными веками, когда Арья повернула голову. — О, видел бы ты его полтора года назад, Джон! Когда мы с Браном приехали, это было не то зрелище, которое показывают слишком вольнодумным знаменосцам или сильным соседям. Даже блудница-самозванка и безногий калека подходили лучше. Робб сидел среди развалин и позволял слугам воровать еду со своего стола и серебро из своего кошелька.
— Но сейчас всё изменилось. Ему лучше.
— Изменилось, да. Но к лучшему ли? Об этом тебе лучше спрашивать не у меня.
— Это всё Фреи. Если бы не предательство, с Роббом этого никогда бы не случилось…
— Только не жди, что я стану оплакивать их судьбу, — отрезала Арья. — Будь я на месте Робба, я бы не только истребила всю породу, но и извела бы приплод, сровняла замок с землёй, осушила реку и засыпала поля солью.
Спустя два года после бракосочетания, известного как Красная Свадьба, Робб Молодой Волк посреди ночи ворвался в Близнецы. С ним было не более двух сотен людей, но ни один стражник не затрубил в рог и ни одна собака не залаяла прежде, чем старый Уолдер Фрей был вытащен из своей постели и приведён во двор. Говорили, что ворота крепости были распахнуты настежь изнутри, когда Робб Старк въехал по подъёмному мосту шагом. Там, в самом сердце Близнецов, он воссел среди немногих своих вассалов и верных людей, и творил суд, пока солнце не взошло над стенами замка. Робб судил, как издревле было заведено у лордов Севера, и когда всё закончилось, и его меч, и плащ, и камзол под ним был красен. Смерть десяти своих сыновей и тринадцати внуков увидел лорд Переправы прежде, чем острый меч снял с него голову. Из его потомства война пощадила только Рослин Талли да вдовицу Болтон, засевшую в своём замке среди на три четверти уменьшившихся владений.
— Оставайся на ночь, — смягчившись, сказала Арья. — Кенья проводит тебя в спальню. И уезжай из Винтерфелла, Джон. Остальное — не в нашей власти.

@темы: тексты, ББ-2014

Comments

[Мэй_Чен]

Чёрное озеро под чардревом волновалось среди поросших травой берегов. Джона охватил величайший покой, которого он никогда не испытывал в скудной богороще у Стены. Ему показалось, что он способен просидеть здесь год, ни о чём не думая, не тревожась, слушая только собственное сердцебиение и ощущая медленный ток соков под древесной корой.
Бран сидел рядом с ним, неподвижный и неощутимый, как и всё прочее, и такой же принадлежащий этому месту, как сам Джон.
Они оставались в богороще, пока солнце на небосводе не сдвинулось к горизонту, и лишь тогда вернулись в замок в молчании. По пути им не встретились даже слуги, как будто безмятежность, снизошедшая на них обоих, волшебным образом распространилась и на внешний мир.
Так же, в молчании и согласии они поднялись наверх, в башню, где находилась комната Робба, когда он был мальчишкой. Вернувшись в Винтерфелл как лорд, он был вынужден занять остывшее ложе Эддарда и Кейтилин Старк, слишком большое для него одного. Но Бран не был связан условностями или долгом, а потому вернулся в свои прежние покои и мог выбирать — теперь в Винтерфелле было полно пустых комнат.
Несмотря на то, что в комнате никто не жил вот уже несколько лет, за ней присматривали и регулярно убирали. Возле камина лежала аккуратно сложенная горка дров. Джон сам разжёг огонь, а после откинул край мехового покрывала на постели и наполнил кубки сладким летним вином с пряностями. Джон слышал, как с той стороны скребётся в дверь Призрак…
Джон распахнул глаза. Рубаха на нём была влажной от пота, хотя очаг давно погас и успел остыть. В окно заглядывал месяц, узкий и острый, как обсидиановый нож. Комната ему досталась маленькая, но не меньше той, в которой он жил, когда был стюардом старика Мормонта. Сон всё ещё мутил ему голову.
Джон дождался, пока звёзды за окном не начали блекнуть, поднялся и долго плескал в лицо холодной водой из таза для умывания. Таз был медный, отполированный до блеска, и он видел своё искажённое, дрожащее отражение под слоем воды.
Глаза серые до черноты, куда темнее, чем если бы были просто карими. Заметно отросшие волосы не блестели ни присущей истинно чёрному цвету синевой, ни оттенками рыжевато-каштанового, как у детей Кейтилин Талли. Нет, они были того же угольного цвета, что и глаза: цвета волчьего подшёрстка или бурного зимнего моря. Кожа на лице огрубела и обветрилась от холода и ветра, но под всем этим Джон был бел той бескровной белизной, что порой свойственна черноволосым людям и каким-то образом делает их с виду светлее, чем белокурые андалы. Черты были удлинённые и крупные, под стать вытянутому овалу лица, унаследованному от Старков, но отшлифованные до изящества валирийской кровью Рэйегара Таргариена. Левую щёку рассекали давние шрамы от ястребиных когтей, и старые ожоги покрывали правую руку до кисти. Две глубокие вертикальные складки пролегли на щеках, глаза выдавали привычку щуриться против ветра. Лицо в отражении показалось Джону чужим.
Слуга оставил рядом с постелью поднос с нехитрым завтраком — тарелкой овсянки, сушёными яблоками и кувшином воды. Поев, Джон натянул одежду и спустился вниз, к навесу, где держали лошадей.
У него было тяжело на сердце. Рикон, самый младший из них, был мёртв, Арья и Бран искалечены душой и телом, а Санса так далеко, словно и она умерла. Встреча с Арьей заставила кровоточить его сердце, поскольку эта восемнадцатилетняя девушка, худая и твёрдая, как палка, с остриженной головой и незрячими усталыми глазами не была похожа на самую любимую из его сестёр. Он всё-таки обнял её на прощание, и почувствовал, как на мгновение дрогнула под его руками её каменно-прямая спина.


Весь обратный путь он думал о словах Арьи и её странном слуге. Этот малый, молчаливый, но улыбчивый, беспокоил его: чем-то он напоминал Манса, Короля за Стеной. В нём чувствовалась та же привычка к свободе, своего рода беспечность, свойственная человеку, который легко убивает. Интересно, как они встретились и что такой человек мог задолжать Арье, раз служит ей. Джон мог бы поклясться, что Кенья — не настоящее имя и даже не первое, которое он использует.
Он рассказал об этом Брану, расхаживая из угла в угол и то и дело посматривая во двор из окон его башни. Это было единственное место во всём замке, где Джону хотелось просто сидеть у огня, не думая ни о чём, но сегодня даже оно не могло подарить ему покой.
— Кенья-Кенья-Кенья, — нараспев сказал Бран. Он говорил так быстро, что имя слилось в одно слово. Поймав взгляд Джона, он рассмеялся:
— Так его любила звать Арья. Не пойму, что за удовольствие она находила в этом, но ему как будто тоже нравилось. Вероятно, это одна из вещей, которые бывают понятны только посвящённым.
— Меня не радует, что у Арьи есть общие тайны с таким человеком, — отрезал Джон. Он не разделял легкомысленного отношения Брана к своему беспокойству, и тот тоже посерьёзнел.
— Но это её тайны. Если тебе так хотелось узнать разгадку, ты мог бы спросить у неё, но ты не спросил.
Это прозвучало как утверждение.
Джон остановился и вздохнул.
— Если это обвинение в трусости... то это справедливое обвинение в трусости, — неловко закончил он. Бран фыркнул.
Джон был прекрасно осведомлён о том, чем завершилась встреча Сансы и Арьи. Ни слёз, ни объятий толком не получилось, хотя у Сансы блестели глаза, а Арью покинула привычная ловкость. Сёстры смотрели друг на друга, как чужие люди, и неловкий разговор закончился сравнием несчастий, выпавших на долю обеих.
— Ты несправедлива, — сказала леди Ланнистер, разглаживая на коленях шёлковое платье цвета сливок. — Мне тоже пришлось нелегко. Джоффри бил и унижал меня...
Арья посмотрела на неё и обидно расхохоталась.
Насколько знал Джон, сейчас Санса еженедельно писала сестре, и та отвечала. О содержании переписки он не имел ни малейших предположений, но ссориться с Арьей Джон не хотел. Потому и не задавал лишних вопросов.
Первым, на кого Джон наткнулся выйдя от Брана, был мейстер Отт с перекинутой через плечо холщовой сумкой. Из неё выглядывали стебли медуницы, мята и ещё какие-то травы из замковой теплицы. Мейстер попятился, встретившись взглядом с Джоном, но тот уже настиг его, шагая по лестнице через две ступени:
— Как удачно! Мне как раз нужна мазь для рубцевания ран. Или от обморожения, — Джон крепко сжал локоть Отта, не давая ему ускользнуть. — Я с удовольствием поднимусь с вами, мейстер.
Он ожидал, что Отт занял старую комнату Лювина в Вороньей Вышке, но уставленная снадобьями каморка под самой крышей Первой Твердыни и ещё одна смежная с ней комната была когда-то караулкой — в те давние времена, когда Старки держали дозорных в каждой башне. Путь сюда был только один, тесный и неудобный, в окна едва можно было просунуть руку; постройка относилась к старой части замка, куда раньше редко добирались даже слуги с мётлами и водой. Странный выбор для учёного человека вроде Отта… Да и ходить отсюда далековато, не говоря уж о ежедневном спуске и подъёме.
Бросив свою сумку на столе, мейстер принялся суетливо перебирать пузырьки и горшочки на полках.
— Вот, милорд.
Отт вывалил перед Джоном обе мази, флягу с маковым молоком, снадобье от головной боли, ещё одно, от судорог, и зачем-то рвотное. Джон подбросил в руке флягу:
— Вы плохо спите, мейстер?
— Бывает, милорд — пряча глаза, пробормотал Отт. — Волки, знаете ли…
Джон прошёлся вдоль полок. В помещении сильно пахло травами, пряностями, мышиным помётом, древесным дымом и почему-то яблоками.
— У вас хороший выбор лекарств. Кое-какие травы трудно найти по ту сторону Стены… Жаль только, добираться к вам трудно. У вас много пациентов, мейстер? Должно быть, им нелегко каждый раз подниматься по таким крутым ступенькам.
— К счастью, лорд Старк отличается завидным здоровьем, — голос Отта внезапно обрёл твёрдость.
— В самом деле? А как насчёт лорда Брандона? Его вы не пользуете своими снадобьями?
Мейстер выпрямился.
— Лорд Брандон отказался от моих услуг, милорд. Его сон волчий вой не тревожит. Быть может, милорду будет угодно пройти в горницу? Я уверен, что лорд Робб вас ждёт. Только осторожней, ступеньки тут и вправду очень крутые.


Робб действительно ждал его в горнице, нетерпеливо расхаживая из угла в угол. В ответ на вопрос он приостановился, недоумённо наморщив лоб.
— Да, пару лет назад один из стюардов упал с лестницы. Странно, что Отт об этом вспомнил. Его вины в этой смерти уж точно не было. Даже лучший мейстер не смог бы вылечить сломанную шею.
Робб выглядел ещё более беспокойным, чем в день, когда Джон приехал. Глаза окружали тёмные круги, камзол расстёгнут. Руки и плечи у него подёргивались, когда он принялся кружить по комнате.
— С Арьей всё хорошо, она передавала тебе пожелания здоровья, — снова попробовал Джон.
Робб отмахнулся, затем шагнул к нему ближе, сжал пальцами затылок и поцеловал в губы.
Джон окаменел, а потом толкнул Робба так, что тот ударился спиной о каменный выступ у очага. В ушах взревела кровь, Джон чувствовал, как дёргаются стягивающие щёку шрамы.
У Робба были пустые, непонимающие глаза. Волосы растрепались, лицо покраснело. Он не пытался встать.
Джон постоял, сжимая и разжимая кулаки, развернулся и спасся бегством, едва не ударившись об косяк по пути.

[Мэй_Чен]

V

В одном Робб не ошибся: Джон кое-что знал о таких вещах. О чёрных братьях чего только не болтали, и это был ещё не самый худший слух. Королевская Гвардия должна была являть собой образец доблести, среди септонов и мейстеров было много болезненных младших сыновей, не приспособленных к другим занятиям, но сборище здоровых сильных мужчин, далеко не все из которых принесли свои клятвы добровольно, не могло не порождать сплетен.
Джон слыхал рассказы, передававшиеся шёпотом — об одном дозорном, который завёл семью среди одичалых, и о втором, у которого росли дети от дочки пекаря, возившего хлеб для братьев. Дозорные постарше частенько наведывались в бордель в Кротовьем Городке, что же касается тех, кто набирал рекрутов на дорогах и в тюрьмах Семи Королевств, в пути никто им был не указ. Однако были и такие, кто искал плотских утех ближе, в границах Стены. Мормонт и старшие офицеры смотрели на это сквозь пальцы, полагая, что жизнь здесь и так достаточно суровая, а выполнять запрет никто не будет. Единственное, за чем следили строго, это полная добровольность: за одну только попытку насилия можно было лишиться головы.
Некоторые из братьев соглашались на предложения старших дозорных не из природной склонности, а в рассчёте на покровительство и помощь.
Впрочем, и в этом случае никогда нельзя было угадать наперёд: Милашка Доннел, стрелок и браконьер, охотно согревал постель сиру Малладору Локе, а Атлас хватался за нож всякий раз, стоило кому-то из братьев приблизиться к нему.
Джон был молод, хорош собой и опрятен, так что в первый же месяц на Стене получил несколько завуалированных предложений и одно — вполне прямолинейное. У него хватило ума не жаловаться Старому Медведю, а прямо и твёрдо отказать всем, и спустя какое-то время его оставили в покое. После, когда он стал лордом-командующим, намёки прекратились. Его память хранила воспоминания о ночи в пещере, вход в которую был скрыт водопадом, о твёрдых губах Куорена Полурукого, мозолях, покрывавших ладонь его единственной здоровой руки, и старых шрамах на его плечах. Куорен не стал раздеваться и запретил это делать Джону. Было холодно и очень страшно, а наутро пришли одичалые.
Но это… это было другое. Джон был если не семенем, то кровью Эддарда Старка. Робб оставался его братом, родившимся с ним в один год, и ничто не могло этого изменить. Один и тот же человек сажал их в седло и вкладывал первый меч им в руку.
Вот уже два дня эти мысли не давали Джону покоя.
«Но почему я? Даже если предположить, что Робб имеет такие предпочтения — хотя видят Семеро и Старые Боги, он никогда не проявлял подобных желаний, — то почему я?»
Поразмыслив, Джон вынужден был признать, что его «никогда» включает в себя недолгие годы отрочества, которые они провели вместе, и в ту пору ему и в голову не приходило приглядываться к тому, на какие бёдра Робб обращал свои взгляды — скрытые под юбкой или же обтянутые штанами.
И вот теперь его брат поцеловал его, и всякие попытки сделать вид, будто это была неудачная шутка, выглядели жалкими даже в его собственных глазах. Робб желал от него вполне определённых вещей, и Джон сам не мог понять, как ему нужно было поступить. Следовало ли ему уехать сразу же? Если и так, момент был упущен: следовало сделать это в тот же день, но он слишком удивился и промешкал. Оставшись, он поставил и себя, и Робба в неловкое положение. У них не получалось держаться друг с другом непринуждённо (как будто это раньше было легко), и даже случайно сталкиваясь с ним в коридорах, Робб смотрел куда-то в сторону и спешил уйти.
Джон перебирал свои воспоминания одно за другим, с того дня, как неделю назад въехал в Охотничьи ворота Винтерфелла. Даже богороща перестала служить источником покоя, хотя он продолжал ходить к озеру каждое утро. Призрак так и не появился, но один раз Джон мельком видел Лето, огромного и заматеревшего, способного, пожалуй, теперь возить своего хозяина на спине не хуже Плясуньи.
Джон заходил к Нэн, однако старая служанка теперь почти всё время спала. После того первого раза ему больше так и не удалось поговорить с ней.
По ночам приходили сны.


— Как сильно всё изменилось, — сказала Арья, глядя мимо Джона пустым взглядом слепца. — Кроме Робба, пожалуй. Впрочем, и к лучшему, верно? Винтерфелл и так походит на убежище для калек и попрошаек…
Она улыбнулась, и улыбка вышла недоброй.
— Какая ирония, — кривя губы, прошептала королева Дейенерис. — Из трёх Драконов один оказался фальшивкой, другая способна сидеть на Железном троне, но не продолжить род, а третий дал обет безбрачия и править отказался.
— Мне очень жаль, Джон. Но это единственные крылья, которые мне остались. Я не откажусь от них даже ради тебя. — У Брана синие и прозрачные, как лёд, глаза. Почему-то сейчас они кажутся куда меньше похожими на синеву Талли, похожими… на другое. Джон отказывался вспоминать, на что (синие, как у мертвецов с чёрными руками).
— Стена пала и была снова возведена, — вздохнула Игритт, из её груди торчала стрела, а одежда намокла от крови. — Разве не должна была твоя клятва растаять вместе с ней, как лёд?
Эти сновидения сменялись грёзами о прошлом, где истина мешалась с кошмарами. Как-то под утро Джону увидел королеву на троне, похожую и не похожую на Дейенерис. Так могла бы выглядеть её мать. Волосы королевы больше не отливали золотом, только серебром, плечи покрывал роскошный плащ с вышитым гербом, ладони покоились среди острых лезвий. Потом её не стало, а на троне оказался юноша, с такой же бледной кожей, удлинённым лицом и волосами, подобными молочной реке. Он взглянул на Джона своими серыми глазами, тёмными на фоне всей этой белизны, и Джон склонился, признавая и приветствуя его, а следом склонились волк и олень, лев и ворон, всякая земная, небесная и водная тварь. Он слышал, как запели рога и тысяча голосов взревели разом, славя короля.
Джон просыпался среди перекрученных, сбитых в ком одеял и лежал с открытыми глазами до утра. Он ел у себя в комнате и больше не ходил в башню к Брану, хотя каждое утро видел из окна, как тот выезжает на прогулку, двигаясь в сторону ручья. Пару раз Джон заметил внизу Робба, прогуливающегося по двору вместе с Жиенной Морс.
Однажды Джону приснился он.
Они пили вино в той же комнате, в которой он видел себя с Браном в ночь, когда остался у Арьи во Вдовьей Башне. Застёгнутые под самое горло, в тяжёлых зимних плащах, они с Роббом не сводили глаз друг с друга поверх краёв кубков. Потом Джон повернулся к кровати, а Робб поставил вино на полку у камина. Они сбросили одежду.
В комнате было невыносимо холодно, несмотря на камин, и Джон мгновенно покрылся гусиной кожей. Он замер на миг, зябко поводя плечами, сводя лопатки, потом нырнул под мех и откатился к стене. Робб тут оказался рядом, и на миг Джону показалось, что они вернулись в прежние времена, когда оба были детьми. Старое-старое воспоминание, ещё до Сансы и остальных: они с Роббом лежат под одним одеялом, прижимаясь друг к другу тесно, как щенята в корзине.
Картинка мелькнула и сгинула, не оставив следа — ничего общего с действительностью она не имела. Хотя бы потому, что никогда прежде Робб не забирался к нему в постель с напряжённым членом и жаром, исходящим от кожи, с голодными нетерпеливыми глазами. Он замер и как будто заколебался в последний миг, и Джон разозлился: сейчас, когда он решился, Робб не имел права струсить и отступить.
Джон потянулся к нему, первым погладил по плечу и груди, ладонь скользнула вниз по боку — бессознательный и бесполезный жест, потому что Робб не был женщиной, и грудей у него не было. Зато это напомнило Джону с кем он и где, а тот ахнул и вдруг подался за его рукой, жмурясь и закусывая губу, и Джон провёл по тому же местечку ещё раз, проверяя догадку. Робб содрогнулся, застонал, и это воодушевило Джона.
Он перевернулся, дёрнув Робба вниз, и тот неловко повалился на подломившихся руках. Джон сел на постели, больше не чувствуя холода в комнате. Длинные волосы Робба струились между его пальцами, Джон заметил блеснувшую у него в ухе серёжку. Он отодвинул одеяла, рассматривая и трогая тело Робба, белое как сахар среди чёрных мехов. Простыни были льняные, но Джону казалось, что Робб и на драгоценных шелках не смотрелся бы лучше. Он тронул его плечи, провёл костяшками по нежной коже от подмышек до талии, заставив Робба смешно съёжиться, погладил живот, мигом подобравшийся под ладонью, ощупал и гладкие узлы мышц и сухожилий, из которых состояли его бёдра, и крепкие икры, и впадины под коленями.

[Мэй_Чен]

Джон очнулся от женского крика за дверью. Он дрожал от холода: окно было широко распахнуто, и холодный ветер врывался в его покои. Одеяло валялось на полу у постели. Поднявшись и набросив плащ, Джон зажёг свечу и поспешил на звуки. В коридоре обнаружилась леди Сибелла Вестерлинг, вовсе не выглядящая сонной. Она крепко сжимала руку своей дочери. Леди Жиенна была одета в одну ночную рубашку и прятала пылающие щёки под распущенными волосами. У её матери поверх рубахи была наброшена накидка, её глаза блестели триумфом. Рядом стоял Робб в расстёгнутом камзоле на голое тело. Двери в его покои были распахнуты. На шум сбежались слуги, спустился из своей башенки мейстер Отт, тоже со свечой в руках. Не нужно было быть провидцем, чтобы понять, что тут происходило.
— Лорд Старк, я ожидаю вас завтра поутру, — трубно возвестила леди Вестерлинг, убедившись, что все взгляды направлены на неё.
Не приходилось сомневаться, что она только что вытащила свою дочь из постели Робба — равно как и в том, что сперва она туда её отправила. Джон подумал, не привезла ли леди Вестерлинг с собой септона, пряча его где-нибудь среди дорожных сундуков, чтобы сейчас выудить на свет подобно тому, как жонглёры на ярмарках вытаскивают пичуг и мелкие монетки из-за уха.
Джон дождался, пока переглядывающиеся слуги разойдутся, унося свет, а за спиной Робба захлопнется дверь, вернулся к себе и провёл остаток ночи в тревожной полудрёме, то и дело перемежающейся кошмарами.
На следующее утро умерла старая Нэн. Она тихо и незаметно отошла во сне, её уже остывшее тело нашла служанка, принёсшая старухе завтрак. День был пасмурный, вороны с криками носились над Старой Твердыней. К вечеру слуги и домочадцы собрались во дворе для скромной поминальной службы. Ветер трепал знамёна с лютоволком, тёплые плащи и скромные накидки слуг, дёргал рыжие с проседью волосы Робба и непокрытые кудри Брана. Ходор жалобно вертел головой, печально повторяя:
— Ходор, Ходор.
Септа сильно пострадала от огня во время нападения Болтонского Бастарда, а последнего септона Робб прогнал после того, как тот отказался провести обряд над его матерью, так что вести церемонию доверили мейстеру Отту. Впрочем, Джон сомневался, что Нэн когда-нибудь в своей жизни произнесла хотя бы одну молитву во славу Семерых.
После молитв и подобающих напутствий небольшая процессия направилась в богорощу: по распоряжению Робба, Нэн предстояло упокоиться у входа в семейную крипту. Джон полагал, что за годы службы старая служанка заслужила эту честь. "Надеюсь, ты будешь рассказывать славные сказки своим лордам, чтобы им не так скучно было под землёй", подумал он.
Затем последовал тихий ужин в чертоге, вместившем всех желающих. Разговоров было ещё меньше, чем обычно, и Робб велел зажечь всего лишь пару факелов, чтобы разогнать подступающие сумерки. Бран едва ли задержался настолько, чтобы выпить глоток мёда, однако Ходор вскоре снова появился за нижним столом. Дождавшись момента, Джон выскользнул из зала.
Оставшись в одиночестве, он переоделся при слабом свете единственной свечи. Джон не стал возиться с камзолом, но прихватил свой чёрный плащ, а затем покинул свои покои, пересёк двор, на ощупь отворил знакомую дверь и принялся подниматься, освещая себе путь огарком. Он шёл вверх и вверх, ступени становились всё круче. Факелы давно прогорели и погасли.
У этих дверей по-прежнему не было ни души. Джон не удивился, когда снова оказалось не заперто.
Бран сидел у очага и ждал его. На коленях у него лежала открытая книга, но для того, чтобы читать в такой темноте, ему следовало бы обладать зрением лесной кошки. Плечи Брана были укутаны покрывалом, угли едва тлели, бросая красноватые отсветы на его лицо и отражаясь в широко раскрытых глазах, в перстнях на его пальцах и серьге в левом ухе.
Джону вдруг сделалось холодно под своим плащом. Когда он вернулся в Винтерфелл, всё было другим, и только Бран выглядел, как благословенное возвращение домой. Он единственный остался тем, кем был: его маленьким братцем, чуть повзрослевшим и изменившимся, и Джон был до того рад, рад без памяти, что совершенно утратил чувство осторожности. После полуседого Робба, чужой Арьи…
Бран был прежним.
Слишком прежним.
Его задумчивые улыбки, его колдовские сказки, его ледяные глаза, сны, кружащие голову, и жар кожи под пальцами, и запах трав в его волосах.
— Сперва я подумал, что Робб просто до сих пор не оправился от своего несчастья, — сказал Джон без приветствия и предисловий. — Но ведь это не так?
Бран медленно моргнул и перевёл на него взгляд. Джон никак не мог разглядеть выражение его лица среди смутных теней. Помедлив, он сел на низкую скамью напротив, вытянув ноги к угасающему огню.
— Я всё пытался понять, что с Рообом не так. А с ним всё было не так, верно? Думаю, это началось давно. Сразу или почти сразу после того, как вы с Арьей вернулись в Винтерфелл. Робб был не в себе — настолько, что не мог управлять замком и землями.
Как там сказала Арья — он сидел среди развалин, позволяя слугам грабить себя?..


— Наверное, всё было плохо уже давно. После Красной Свадьбы прошёл год, прежде чем Робб встал с постели и смог снова выдерживать вес своих доспехов. Но у него ещё оставалась война и месть. Расправа над Фреями добила его: у Робба не было жены, не было матери, не было королевства, а теперь не стало и цели. Тогда он ещё не знал, что ты и Арья живы. Думаю, Робб постепенно сходил с ума. К тому времени, как здесь появились вы, он уже мало на что обращал внимание.
— Ты знал, что его жена была беременна? — Бран впервые подал голос с момента, как Джон вошёл. — Русе Болтон воткнул нож ей в живот.
Он не знал, но подумал, что это многое объясняло.
— Не знаю, пытался ли ты сначала достучаться до него. Думаю, да. Но когда ничего не вышло, у тебя нашлось другое средство.
Бран слабо, грустно улыбнулся. Его пальцы ожили, перебирая страницы книги. Вблизи Джон узнал этот том: искусство фортификации с цветными рисунками.
— Ты провёл на севере за Стеной почти пять лет. Достаточно времени, чтобы научиться… многому.
"Оборотень", сказала его память голосом Куорена Полурукого.
"Нас это никогда не пугало", ответила ему Игритт.
Джон вспомнил уверенную посадку Брана в седле. Нет ничего удивительного в таланте наездника, если в буквальном смысле угадывать мысли лошади.
— Одичалые считают, что оборотни умеют вселятся в зверей и птиц по своему желанию, но кое-кто говорит, что они способны сделать это и с человеком. Тогда оборотень будет говорить его голосом и смотреть его глазами. Я всё думал, отчего Робб ведёт себя так странно: то спокоен и занимается восстановлением замка, то не находит себе места. Арья уехала поэтому?
— Ей перестало нравиться то, что я делал, — Бран пожал плечами. — Она считала, что я должен оставить Робба в покое.
— Но ты не оставил.
— Это я отстроил этот замок. Я нанял слуг, нашёл рабочих, восстановил стены, прогнал разбойников с наших земель. Робб потерял бы Винтерфелл снова.
Джон кивнул.
— Мейстер Отт боится тебя до смерти.
— И слуги тоже, и латники, — спокойно сказал Бран.
— Это спасаясь от тебя, он забился в свою башню? Узкие ступени, единственный вход, окна, в которые не пролезет даже крупная птица… — Джон замолчал. Он вспомнил: тяжёлое хлопанье крыльев, перья, мазнувшие его по щеке.
— Что ты сделал? — медленно спросил Джон.
— Ничего, — в голосе Брана мелькнуло раздражение.
— Хорошо, тогда что сделал тот несчастный, сломавший себе шею на лестнице?
— Он был вором, обокравшим своего лорда.
Всё ясно, подумал Джон. Мейстер Отт тоже наверняка не упускал случая прихватить лишнюю монету или серебряное блюдо с кухни, и вряд ли он один — пока стюард, то ли совершивший особо беззастенчивую кражу, то ли попавшийся под руку, не продемонстрировал всем, что случится со следующим провинившимся. Должно быть, это было не первое предупреждение, но оно оказалось самым… впечатляющим. И люди начали замечать неладное, такое нельзя скрыть. Потом в Винтерфелл приехал новый кастелян и капитан стражи.
Потом слуги и солдаты перестали подниматься в башню Брана.
— Арья тоже варг, — тихо сказал Джон — не задавая вопрос, просто утверждая истину.
— Конечно, — просто сказал Бран. — И Санса, и Робб — до того, как лишились своих волков. Таланта лишиться не так просто, но теперь он спит.
— Мне сказала Нэн.
Сказала, что у них волчьи глаза и они вселяются в людей, а он не понял.
— Вот как, — Бран помолчал. — Она отказывалась видеть меня с тех пор, как я начал отстраивать замок.
— А Призрак?
— Другие лютоволки чуют меня. Я сильнее, чем Арья, Робб или Санса, вот твой Призрак и постарался убраться подальше. Арья уехала ещё и поэтому — из-за Нимерии.
— Хорошо, — сказал Джон. — Всё это я понял. Но скажи мне, зачем было всё остальное? Эти сны…
Он не смог продолжать.
Огонь в очаге вдруг вспыхнул сильнее, как будто кто-то дунул на угли. Джон с изумлением увидел, что лицо Брана загорелось румянцем от висков до подбородка.
Секунду Бран ещё боролся с собой, а потом не выдержал и всё же отвернулся.
— А ты как думаешь, — сказал он сдавленным голосом.
— О, — наконец пробормотал Джон. Он обнаружил, что теперь тоже таращится в огонь, избегая чужого взгляда, и его собственное лицо пылает в точности так же.
— Ты не представляешь, — слова вырвались из Брана и вдруг полились неудержимым потоком. — Все эти проклятия в спину, шепотки, выдумки. Служанки, закрывающие лица передниками, когда Ходор несёт меня мимо. Понимаешь, поначалу это было похоже на игру: передо мной стояла трудная задача, потом следующая и ещё одна, и я придумывал, как решить их… Мне нравилось быть призрачным лордом Винтерфелла. — Джон кивнул — он так и думал. — Уж лучше страх, чем жалость. Так я думал, пока моими собеседниками опять не стали только Ходор и Лето — как будто мне снова семь и я прячусь в крипте, пока Теон Грейджой режет и вешает наверху. Что мне было делать, Джон? Я увидел тебя. У Робба хотя бы здоровое тело, а на меня ты бы и не посмотрел. Это была плохая мысль, я знаю, но мне хотелось почувствовать хотя бы раз что-то не через волка — и настоящее, понимаешь?

[Мэй_Чен]

В голове у Джона всё смешалось.
— Но почему тогда ты не выбрал кого-то, ну? Раньше.
Бран посмотрел на него, как на помешанного.
— Что мне было делать — подмять какую-нибудь девчонку с псарни? Я же сказал: я хотел кого-нибудь настоящего.
— Даже несмотря на то, что мы одна кровь?
— Мужчины, бывает, женятся на кузинах, — быстро сказал Бран, и Джон понял, что он думал об этом. — И на троюродных тоже. Чем это отличается? А Таргариены…
Джон не желал слышать о Таргариенах.
— Ты снился мне. Я думал, что это Робб, но на самом деле нет.
Бран посмотрел на него в замешательстве.
— Я иногда смотрел твои сны. Но я никогда не вторгался и не подменял их.
Джон больше не колебался. Решение, которое зрело в нём всё это время, оформилось окончательно. Он вытащил Брана из его кресла. Покрывало соскользнуло с его плеч и легло у очага. Пламя по-прежнему полыхало ярко, наполняя комнату теплом.
Джон не стал нести его до постели. Для того, что он задумал, было достаточно и мехов у огня — как за Стеной.
Он не собирался судить Брана и на время перестал думать, заставил себя забыть о родстве и о том, что Бран мужчина. Жалости в нём, впрочем, тоже не было. Всё, чего ему хотелось — это успеть как можно больше прежде, чем эта ночь и все её безумства закончатся.
Бран дрожал крупной дрожью, когда Джон касался его спины и шеи, и задыхался, когда Джон гладил его по груди и горлу. Джон сунул руку под слои его одежды, не пытаясь снять с него штаны или посмотреть на изувеченные ноги, и Бран взглянул на него с благодарностью.
Происходящее было совсем не похоже на сны Джона, куда более подробные и яркие, но это было и к лучшему. Сны не могли дать ему вкус и запах кожи, ощущение живого разгорячённого тела, затуманенного взгляда и касания чужих ресниц к щеке в тот миг, когда он взял Брана к себе на колени. Во снах он никогда бы не запутался в шнуровке его одежды и они не столкнулись бы пальцами, пытаясь распутать её в четыре руки. Он никогда бы не познал первого острого удивления от прикосновения к чужому телу и не пережил миг, когда чужим оно быть перестаёт — потому что есть вещи столь личные, что стирают любые грани. Это было всё равно, что держать в руках чьё-то бьющееся сердце. Всё равно, что вонзить клинок в открытую грудь, чтобы закалить лучший в мире меч: проявление абсолютного, невозможного доверия.
Спустя несколько минут Джон почувствовал живой отклик: реакция Брана ничем не отличалась от реакции любого мужчины. Джон смутно удивился этому, потом понял, что ни разу даже не задумался, способен ли Бран ответить на ласку, а затем мысли и тревоги покинули его. Джон видел только Брана. Одни только боги знали, чувствовал ли он что-нибудь, и если да, то как, но под конец его лицо покрылось испариной, а глаза закатились. Джон видел, как слюдяно поблескивают белки меж сомкнутыми веками. Даже после завершения его ладонь и одежда Брана осталась сухой, но Джон видел его лицо, и в трактовке его выражения нельзя было ошибиться: он выгнулся и вскрикнул, а пламя в очаге поднялось стеной, облизав основание дымохода.
После Джон сидел, прислонившись спиной к креслу, гладил рыжие волосы и думал. Он долго ласкал Брана между бёдер, и на этот раз тот не возражал, когда он помог поудобнее устроить его неподвижные ноги среди шкур и покрывал.
— Ты ведь не просто так приехал в Винтерфелл, — шепнул Бран.
— Королева снова прислала мне приглашение в Гавань, и даже часть моих братьев считает, что я должен принять его. Все, кто выжил при падении первой Стены и сражался с Иными, теперь немного Чёрное Братство: мужчины и женщины, одичалые и уроженцы Вестеросса. Дозор и верховный септон в любой миг готовы разрешить меня от моих клятв.
— И ты сбежал сюда, — сказал Бран.
— Да, — с глубоким вздохом признал Джон. Возможно, ему следовало принять это приглашение.
У каждого из нас есть своя тропа у ручья, подумал он.
Путь, с которого не свернуть. Мы мчимся без оглядки, не в силах оглянуться, увязая по щиколотку во влажном песке, но беда в том, что наш страх делит тело с нами на двоих, а от себя не убежать даже на быстрых волчьих ногах. Арья, Робб, он сам… Спустя семь лет Бран всё ещё спасает свою жизнь, цепляясь за плечи Ходора, и его страх бежит вместе с ним.
Быть может, для них всех настало время остановиться и посмотреть назад.


Солнце взошло над Винтерфеллом. Когда Ходор не явился на зов, Джон сам помог Брану одеться и отнёс его в богорощу. На опушке к ним вышел Лето, обнюхал Джона и подставил лобастую голову под Бранову ладонь. К Джону как будто заново вернулись все запахи, звуки и краски приближающейся весны. Пахло хвоей, замлёй и талой водой, и какая-то птаха нарушала торжественную тишину священной рощи. Воздух был свеж и сладок, и даже здесь, под густой сенью крон, манил обещанием тепла. Предчувствие обильных урожаев и богатых пажитей было в нём, и щедрость лесных даров, мощь трав, готовых налиться соками, сладость мёда и ещё тысяча запахов, и где-то под всем этим — едва уловимый привкус гнили и земляной сырости, потому что смерть тоже часть жизни. Бран засмеялся от радости.
— Помнишь, — шепнул он, прижимаясь губами к уху Джона и щекоча длинными волосами, — ты проиграл мне желание, Джон.
— Ты можешь забрать свой выигрыш в любой момент, — сказал Джон. — Хотя, по моему, он принадлежал Плясунье.
— Поцелуй меня, — глаза у Брана блестели, но он больше не улыбался.
Джон прижался ртом к его рту и вдруг понял, что за всю минувшую ночь ни разу не попытался этого сделать. Целовать Брана оказалось приятно, хотя в этом было больше нежности к тому мальчику, который когда-то посылал стрелы в мишень под гордыми взглядами матери и отца, чем страсти к юноше, с которым он делил удовольствие прошлой ночью. Однако в том, что творилось меж ними, вообще было мало от желания мужчины к мужчине, или мужчины к мальчику, или же, если на то пошло, от какого-либо желания вообще. Джон почему-то вспомнил, что в день, когда он покидал Винтерфелл и леди Кейтилин прогнала его от ложа бесчувственного брата, он тоже поцеловал Брана в губы.
На миг он почувствовал Призрака в многих милях к западу, ощутил запах добычи и вкус крови на языке.
Когда Джон отстранился, Бран вздохнул, как будто всё это время затаивал дыхание. Он положил голову на плечо Джона, и тот присел на плащ, расстелённый на берегу возле озера, укачивая его, как младенца. Они оставались на месте, пока солнце не поднялось над Первой Твердыней, а далеко за лесом на севере не послышалось пение охотничьего рога. Птицы кружили над Вороньей Вышкой, чардрево поскрипывало и вздыхало под ласковой рукой ветра. Где-то рядом Лето, ворча, раскапывал старую барсучью нору. Джон вслушивался в эти мирные звуки, следя за игрой солнечных бликов на чёрной воде. В волосах у дремлющего Брана запутался алый лист, но Джон ничего не сказал и не стал убирать его. Теперь он знал, куда им следовало отправиться.
Бран был тёплый и очень лёгкий под мехами — не тяжелее иных девушек. Джон поднял его вместе с ворохом покрывал, не слушая протестов, хотя, в общем, понимал их суть: он не был Ходором, да и Брану было не семь лет, и урони его Джон, ничего хорошего не вышло бы.
Люди во дворе оглядывались, когда Джон шёл мимо, но никто не попытался остановить их вопросом или преградить им путь.
Когда он взобрался наконец на Воронью Вышку, дыхание у него уже начало сбиваться. У Брана сильно стучало сердце, а пальцы намертво впивлись в плечи Джона, но он молчал: боялся дальше ругаться и отвлекать.
— Смотри, — шепнул Джон.
Бран глянул и зажмурился.
— Зря ты сделал это, — сказал он позже, внизу, обеими руками держа чеканный серебряный кубок, от которого несло жаром, корицей и яблоками. Солнце заглядывало в распахнутые ставни его горницы. — Я не боюсь высоты.
— В отличие от меня, — улыбаясь, сказал Джон. — Я взял тебя для храбрости.
У Брана дрогнули пальцы, питьё плеснуло на рукав и запятнало камзол.
— Тебе больше не нужно быть призрачным лордом, — сказал Джон. — Леди Сибелла, конечно, пострашнее некоторых Иных, но Жиенна сможет позаботиться о Роббе. Она утешит его.
— У меня нет сомнений в том, какого рода утешение она ему предложит, — фыркнул Бран, но потом прибавил: — Неплохо будет отпраздновать свадьбу в этих стенах. Не худшее начинание для того, чтобы обновить септу, верно?
Джон подумал, не стоит ли заговорить об Арье, но ей, кажется, нравилось жить отдельно со своим странным слугой. В любом случае, решил Джон, позже он пошлёт к ней ворона. И непременно встретится ещё раз с Роббом.
Наверное, Бран и сам видел, что Жиенна хорошо влияет на старшего брата. Потому и не пытался прекратить их с Роббом встречи.
Новая мысль пришла Джону в голову.
— Ты ведь знал, что если я приеду, то пойму, — сказал он. — Я был за Стеной, как и ты, я видал других оборотней и сидел у костров одичалых, слушая их предания. Но всё равно не попытался остановить меня или заставить уехать побыстрее. Почему?
Бран взглянул на него с изумлением.
— Я хотел тебя увидеть, — сказал он просто. Вино исходило паром, солнце заливало светом поля вокруг Винтерфелла; Призрак мчался через них наискось, прямо к воротам. Ветер играл длинными волосами Брана.
Джон взял кубок поверх его пальцев, наклонил и выпил остаток.

[Машшкъ]

Как человек, который любит, когда в фике "все плохо", прочитала этот текст с немалым интересом.

простыня с имхой и спойлерами

Во-первых, мне понравился ПОВ Джона: если удался характер центрального персонажа, фик уже писался не зря. Здесь Джон очень вхарактерный, как мне показалось, ему присущи канонные серьезность, решительность, внимательность, эмпатия. Правда, внезапный Джон/Куорен не то что показался неверибельным (я склонна верить любому слэшу), но немного не обязательным для сюжета. То есть, одним геем в Вестеросе вполне могло быть меньше, тем более, что в нце с Браном Джон будто бы впервые постигает искусство мужской любви, хотя оно вроде как уже было ему открыто Куореном. Но это мелочи. В конечном итоге, по накатанной слэшиться легче, и в эпизоде секса с Браном Джон убедительно нежен. Отдельный кинк на то, как слаб телом Бран, и как силен на его фоне сам Джон
На самом деле, слэшу между братьями я не очень поверила) Что настоящего в Джоне? Его умение сопереживать, совместное прошлое, кровь варгов? Вот этот вопрос - чем Джон лучше "какой-нибудь девчонки с псарни" - для меня, увы, остался открытым. Потому что так ли уж был нужен Брану кто-то настоящий? Бран показался мне человеком, который под грузом всех пережитых несчастий озлобился, замкнулся, пытался бежать из своего тела, а вместо этого нарушил одно из табу варгов - вселялся в человеческие тела (и делал это не для собственной безопасности, как у Мартина, а вполне осознанно, многократно). А между тем, раз за разом он проезжал по этой тропе, лелеял свою боль, я сказала бы даже, в некотором смысле наслаждался своим положением. Он выезжает красивым калекой: ленточки-застежки, сережка в ухе... Что он хочет этим показать?
Не знаю, как автору, а мне Бран в этой истории видится чуть ли не злодеем)) И мне немного обидно за Джона, что он попал в эти сети. Произошло это благодаря его таланту сопереживать. А еще от безысходности: Джон побоялся быть принцем Таргариеном, ему тоже было проще жить прошлым - сказками Нэн, статуями в крипте, ласковыми пальцами Брана. И по итогу Винтерфелл превратился в болото. Я надеялась, что этого не произойдет; когда Джон поднимался с Браном на руках на башню, ну вы понимаете, я ждала, что при непосредственной помощи Джона Бран... "полетит". И смертью своей даст новое дыхание замку: Джон продолжит восстановительные работы, окружающие перестанут терроризировать Якена и Арью, Робб будет растить детей Жиенны, и челядь не будет бояться мальчика-оборотня. Но этого не случилось.
Больше всего в этой истории мне жаль Робба. Причем с самого первого его появления. Видно, что он не в себе, что он слишком измучен, подавлен, что он годами носит в себе колоссальную боль. Странно, что при его уровне самоорганизации он все же не нашел в себе силы после мести Фреям жить ради Севера, общаться с Сансой, жениться повторно, в конце концов. Верю или нет в этого Робба - неважно, мне он просто очень-очень понравился.
А еще понравилась бедная старая Нэн. Я с удовольствием прочитала бы подробнее о сцене ее похорон, ведь в определенном смысле (по моей теории "заболоченного" Винтерфелла, которая может быть ошибочной от и до)) она была одним из двух людей, кто остался самим собой, кого Джон узнал. Она боится Брана, и она оказывается слабее, уходит первой. Джон остается с Браном.
Пока писала отзыв, подумала, что, быть может, фик-то закончился хеппиэндом, и царит любовь. Но в моем понимании это любовь-побег, а не любовь-возвращение.
Такие вот мысли (:

[серафита]

Машшкъ, вы такая прелесть!
Я очень рада, что вам понравился Джон, и вы очень верно уловили всё, что в нём есть. Не то чтобы я старалась это туда положить (и сейчас думаю об этом с удивлением), просто, как мне кажется, писала такого Джона, как в книгах. И как классно, что вам понравился Робб! Вы первая,кому он понравился). Я слегка побаивалась за него в этом фике — и из-за того, что он покажется слишком ООСом со своим кататоническим состоянием после мести Фреям, и — а вдруг? — из-за самой этой мести. Но потом я подумала, что ведь Робба не просто после большого несчастья, как с Недом и после Браном с Риконом, а после полного крушения мы не видели. После смерти отца у него ещё была семья и королевство, после предательства Теона оставалась мать и разваливающееся потихоньку королевство, но появилась жена, но если бы Робб пережил Красную Свадьбу сериал-версус, у него не осталось бы ничего. Даже лютоволка. Такого рода крушения могут самым разным способом отразиться на человеке, и тот вариант, который я вывела тут, ещё не самый фатальный, кмк. Робб может со временем восстановиться.
А вот Бран — Бран тут вовсе не задумывался злодеем изнутри (при избытке внешнего антуража — как же, таинственные происшествия, башня, в которую никто не ходит, сплошная омерта...) В общем, Бран смотрелся бы классическим злым колдуном приедь в замок кто угодно другой, кроме Джона. Но для Джона-то — нет
В целом, ваша точка зрения на Брана хороша — я постаралась дать все признаки классического колдунства и злодейства, и вся хитрость в том, что заполировала их призмой Джонового восприятия.
По поводу Куорена, вы не поверите, я с вами солидарна Но это маленькая слабость одинокого шиппера, уж простите, и я правда в последний момент подумала, что для совсем теоретически подкованного товарища Джон решается как-то слишком легко. Да и не так уж Куорен его просветил, просто успокоил мандражащего мальчишку))) И не даже делал ничего особенного))) Другое дело, что Джон мальчик впечатлительный и в тот момент совсем невинный))
А вот с финалом, кажется, беда-беда. Я тешила себя надеждой, что там просматривается, что Джон уедет к Дени в Гавань, и уж во всяком случае точно не увязнет в Винтерфелле. Да и его любовь к Брану в строгом смысле слова вовсе не романтическая влюблённость, и я ни в коем разе не писала фик с целью свести их.
А вот если бы Джон швырнул Брана с башни, я бы в такого Джона первая не поверила))) Рамки допустимого ООСа и всё такое))
Спасибо вам за отзыв! Страшно приятно, а то мне в личку пишут, в ф-ленту пишут, а тут стесняются что-то...

[Машшкъ]

О рамках допустимого ООСа.

Я слегка побаивалась за него в этом фике — и из-за того, что он покажется слишком ООСом

Он, конечно, и показался, поэтому я писала про уровень самоорганизации и ответственности у канонного Робба. К тому же, даже после мести Фреям у него оставался Север (память отца, долг перед людьми), оставалась Арья (пусть обесчещенная, пусть нездоровая, но разве по этим причинам она нуждалась в меньшей заботе?), оставалась Санса.
Кстати, диалог Робба и Джона насчет судьбы Сансы вызвал у меня недоумение. Почему оба они считают, что Сансе будет плохо с мужем (на минуточку, королевским Десницей)? У Мартина Роббу не нравился Тирион, но на тот момент Робб был заносчивым невнимательным мальчишкой, а теперь не может не понимать, что Санса при дворе чувствует себя в своей тарелке, и единственная неудача, постигшая ее (не считая воспоминаний о Джоффри) - это маленький рост мужа. Джон при этом кричит о несчастной сестре еще громче, хотя в каноне Тирион вызывает у него симпатию. Кроме того, Джон видит, во что превратился Винтерфелл - что Сансе здесь делать? Если он очень чуток к Брану, почему так нечуток к Сансе? Кроме того, он знает, что такое долг и клятва, а Санса - законная жена Тириона, и что удивительного в том, что она остается с мужем? Короче говоря, этот эпизод, имхо, - серьезный авторский косяк.

я постаралась дать все признаки классического колдунства и злодейства, и вся хитрость в том, что заполировала их призмой Джонового восприятия.

Ищущий да обрящет. Джон хотел найти что-то родное, он нашел. Скромный читатель не поверил Джону (и во многом - автору).

его любовь к Брану в строгом смысле слова вовсе не романтическая влюблённость, и я ни в коем разе не писала фик с целью свести их.

Простите, но ведь у них секс, поцелуи в губы, явный флирт в последних сценах, и хотя автор опять же пытается подчеркнуть, что

в том, что творилось меж ними, вообще было мало от желания мужчины к мужчине, или мужчины к мальчику

, у героев секс. Единственное, что послужит подорожником мне, как читателю, - это магуйство: Джон целует Брана, и в этот момент начинает чувствовать Призрака, он осознает, что дома чары сильнее, он в общем-то начинает понимать Брана как варг варга. Да будет так, значит, автором и

таинственные происшествия, башня, в которую никто не ходит, сплошная омерта

выведены не зря.

А вот если бы Джон швырнул Брана с башни, я бы в такого Джона первая не поверила))) Рамки допустимого ООСа и всё такое))

О, но ведь это было бы великолепной кульминацией. Они так искренне поговорили, потом нежно переспали, далее - трогательно и как-то просветленно пообщались у ручья, а потом тихо посидели в листьях... Сюжетные гештальты закрыты, тайны разгаданы. Но неужели Джон думает, что помог Брану, и теперь просветленный Бран встал на новый путь? Мне не кажется, что после отъезда Джона (который, оказывается, был запланирован автором) Бран прекратит свои темные делишки. Тогда почему бы умному и чуткому Джону не помочь просветленному Брану это сделать? Это было бы не убийство, а помощь. Ладно, простите, меня унесло))
Последний вопрос (я просто не могу не задать его): как умер в этой истории Русе Болтон? Прирезал жену Робба и пал сам? С Фреями понятно, а что стало с Болтонами? В частности, кому теперь принадлежит Дредфорт?

[серафита]

оставалась Арья (пусть обесчещенная, пусть нездоровая, но разве по этим причинам она нуждалась в меньшей заботе?), оставалась Санса.

На тот момент — нет. В тексте ясно указано, что о том, что Арья и Бран живы, Робб не знал, а судьба Сансы с какого-то момента покрыта мраком (она уезжает с Петиром в ОГ). Когда Робб узнал, у него уже были серьёзные проблемы с психикой.

Джон при этом кричит о несчастной сестре еще громче, хотя в каноне Тирион вызывает у него симпатию.

Вызывает. Но Джон ещё и неплохо знает Сансу, или ту Сансу, какой она была. И знает достаточно хорошо, чтобы счесть её желание романтическим порывом и искренне думать, что с Тирионом она не сможет быть счастливой. Плюс ко всему Тирион выразил готовность отпустить супругу, т.е., ему в ущерб Джон тоже как бы не действует. В общем, в тот момент Джон искренне полагает, что поступает в интересах обеих сторон. Разумеется, это не значит, что он прав.
По канону Джон был очень близок с Браном и Арьей, прекрасно ладил с Роббом, но с Сансой — отнюдь. Он её не очень понимает, хотя долг, и опять же привязанность никто не отменял — пусть Санса не его любимая сестра, но в тех рамках, которые он определил, она его забота.

Но неужели Джон думает, что помог Брану, и теперь просветленный Бран встал на новый путь? Мне не кажется, что после отъезда Джона (который, оказывается, был запланирован автором) Бран прекратит свои темные делишки. Тогда почему бы умному и чуткому Джону не помочь просветленному Брану это сделать? Это было бы не убийство, а помощь. Ладно, простите, меня унесло)

Боюсь, именно так он и думает)

Русе был сильно не в фокусе повествования, так что, если честно, я не обдумывала детально его судьбу. Полагаю, его скушали Иные, и Рамси тоже (где-то в книгах им, помнится, от всей души пожелали такой судьбы). Дредфорт номинально принадлежит сыну Уолды Толстой.

[logastr]

Интересный текст, спасибо!
Сначала казалось, что главный герой этого текста (и пейринга) - Джон. Но постепенно становится понятно, что это Бран. Бран, который не стал древовидцем, а стал пауком-вселенцем. Ишь ты, поговорить ему было не с кем - и потому он "позвал" себе Джона. Вообще, мне показалась линия с колдунством Брана немного недотянутой. Словно то, что он делал - варговался в Робба - ну такая извинительная мелочь, ведь мальчик хотел как лучше. Бран ужасен. Серьга в ухе, офигительный совершенно мотив, только усиливает сходство с Болтонским Бастардом. Рамси снимал с людей кожу, чтобы добраться до их души, а Брану вон и не нужно так напрягаться - он сразу в мозг лезет.
Немного не поняла мотивации Джона. Ну то есть вот изначальная ситуация - Робб его целует - и нет, нет, как можно, он же брат. Потом во сне зачарованный секс с Роббом же. Потом признание в варговстве - и ой, да, я тебя хочу, давай трахаться. (ты же не брат!) В общем, Джон полез к Брану в штаны именно в тот момент, когда читатель ожидает, что он ему в морду даст.
Джон очень ведомый вышел - Робб к нему холоден - холоден и он, Бран его хочет, красуется перед ним - он отвечает. То же самое с Арьей и с Сансой.
Жальче всех Робба. Робб разбит и покалечен больше всех, но ему никто из сестер-братьев не пытается помочь, все только от него требуют. А Бран так вообще фактически занимает его место и Джон - тадам - ему разрешает. Давай, окей, правь Винтерфеллом вместо старшего брата и дальше.
В общем, странное послевкусие оставляет текст. Старки вернулись в Винтерфелл, но может быть было бы лучше, если бы не возвращались, словно зима так и не закончилась, а иные все-таки победили.

Текст вязковат, временами очень хотелось его погаммить, а некоторые моменты выглядели несколько невпопад комично - к примеру, внезапный джейбри прямо в КГ показался несколько нелепым.

Но в целом скорее понравилось, чем нет. Не пожалела потраченного времени. Спасибо еще раз!

[серафита]

logastr, всегда пожалуйста! Ноутбади перфект и всё такое, я это и сама ясно вижу, но что он стоил прочтения, я очень рада. Сама бы его погаммила ещё пару раз, или раз пять))))
Вероятно, вы правы, и реакцию Джона надо было обозначить порезче. Ну и насчёт слэша — Робб всё-таки был Джону братом на 8 лет дольше, чем Бран, причём на те 8 лет, когда они как раз формировались во взрослых, по меркам Вестероса, мужчин) А тут Джон приезжает, и Бран сам уже как бы взрослый, и как -брат- он воспринимается не так остро. И Бран, конечно, нажал Джону на нужные точки, это не отнять.
С Роббом Джон не то что холоден... он поначалу не очень понимает, что с Роббом не так.
Но в целом — претензия понятна.
Спасибо за отзыв

[Машшкъ]

но в тех рамках, которые он определил, она его забота.

Он все еще Дозорный - вот его единственные рамки. Я думаю ограничиться этой фразой в обсуждении эпизода с Сансой, и надеюсь, вы поймете меня. Цитату из канона про Джона и Тириона искать лениво, а роббовские

проблемы с психикой

просто вне моей компетенции)

Боюсь, именно так он и думает)

Понятно.

Спасибо за пояснения насчет Русе, все же умер почти как герой, котик

[серафита]

Машшкъ, ну да, защищая мир людей! Воистину котик

[ритмичный вирус Шопена]

хочется всем Старкам отсыпать сердца и обнять. Джон, Робб, Арья совсем не любимые персонажи, но в тексте они вау *О* Не скучные, настоящие и очень понравились.
Бран котик

— Я хотел тебя увидеть, — сказал он просто.

на этом я просто весь в и желаю ему начать рулить всем самому.
Джон! Боже, Джон! я могу только продолжать говорить "Джон!" с чувством, потому что описать столько любви я почувствовал к нему не могу все-таки рад, что он уедет в Гавань, как я думал, но последний абзац немного смазал это впечатление . Но даже так я рад концу Джон/Бран, хотя Джон в Винтерфелле нафиг нужен.
ДЖОН/БРАН *танцует*
Отт тоже уруруруру! :3 Только одна сцена, но я хочу его обнять.
отдельное спасибо за мистику, Винтерфелл и волшебство *О*

[серафита]

[sadwick], сколько сердец! *собираю все в авоську, авоську прячу в банковскую ячейку в депозит под проценты*
Да, я тоже рада, что Джон/Бран на этом заканчивается! Я считаю, что большего и не нужно им двоим, и на этом завершается этап)) Бран перебоится своей тропы у ручья, Джон перебоится своей — и поедет в Гавань к Дени) А последний абзац — это просто про то, что всё хорошо у всех участников истории, даже у Робба)

[Amarga]

Прочитала отзывы опередивших меня товарищей и ощутила себя полным моральным уродом. Мне Бран нравится безусловно. Мало того, я считаю, что он действовал абсолютно правильно, при том раскладе, который получил. При таких картах - разграбленный разрушенный Винтерфелл, сумасшедший брат-лорд, полная собственная беспомощность - от разыграл партию наилучшим образом. Считаю Брана регентом при душевнобольном лорде и его будущем наследнике. Если Робб восстановится - Бран отдаст ему бразды, но мне не верится, что он восстановится. У него не душевный кризис и не нервный срыв, у него серьезная болезнь. Она сама собой не пройдет. Зато сыновья у Робба родятся здоровые и нормальные, они и будут наследовать Винтерфелл.
На вопрос - можно ли влезать в голову Робба и править от его имени - отвечаю: можно. И нужно. Вариантом было бы официально объявить лордом себя, а Робба - больным и неспособным, что на самом деле является правдой. И играть дальше по-честному. Но. Калека, хоть и колдун - несерьезная ставка в игре тронов, кроме того, сдается мне, Бран неспособен зачать наследника. Если ноги отнялись - это повреждение позвоночника, и тут уже увы.
Можно было бы объявить хозяйкой Винтерфелла кого-нибудь из девочек, но, похоже, ни та, ни другая к этому не стремятся. Кроме того, мне кажется, женщины наследуют только после того, как мужчины по прямой линии кончаются, а не по очередности, но, может, я сочиняю. Короче, мы знаем, что Арья все про Брана знает, но почему-то не сопротивляется такому положению дел. Значит, такой расклад ее устраивает, и в хозяйки Винтерфелла она не стремится (кстати, приятно было увидеть вменяемую, хоть и грустную, Арью. Нэнавижу девочек-убийц!)
Меня только озадачило, что муссируется "обесчещенность" Арьи. Почему? Откуда? Из-за факта, что девочка где-то моталась несколько лет? Насколько я помню, в книге ее никто не бесчестил (фильм недосмотрела). Вообще-то наличие или отсутствие девства наверняка определяется септой, мейстером или просто доверенными женщинами. В свое время не постеснялись выяснить, дева или не дева Орлеанская Дева. Или я чего-то пропустила с Арьей?
Робб. Вообще, наверное, у каждого свои глюки, и мне, если продолжать идею действующего в истории Робба, мерещится Робб-псоглавец. Так что живой Робб, хоть и с расстройством психики, все таки наверное лучше поднятого мертвеца с волчьей головой. То, что Робб может пройти кровавую свадьбу без потерь - нереально, так что у нас в любом случае будет или мертвый Робб, или такой, как у Серафиты. Второе мне нравится гораздо больше. Но жалости от того, что его использует Бран, я не ощущаю. Робб сам делал бы тоже самое, что делает его руками Бран, будь он в силах. У двух беспомощных братьев получился хороший рабочий тандем.
Кстати, я думала, что месть Фреям - это по большей части работа Брана, нет? Роб сам это все учинил?
Жиенна Вестерлинг - плюсы и сирдца автору. Классно встроена книжная жена Робба в сюжетную канву сериала. Замечательный режиссерский финт)
Джон. Ну че, Джон как Джон, в книжке он мне всегда нравился, в сериале - мерзит. Тут с удовольствием вижу книжного. Очень понятны его поиски осколков прежней счастливой жизни - прошлое, хоть и в виде осколков, становится почвой, фундаментом для будущего. Осколок - это то, что нащупывает нога в пустоте. Неудивительно, что ему нужны эти ступеньки. Мне как раз очень понятно, что путешествие в ВИнтерфелл было необходимо Джону на пути к Дейенерис. Ему надо передохнуть на уступе, прежде чем карабкаться дальше.
А Бран - что тут удивительного, что пятнадцатилетнему подростку хочется, чтобы его любили. "Настоящее" - это не любовь из страха или жалости, которую Бран мог бы получить от "девчонки с псарни". Настоящее - это безусловная любовь, любовь того, кто всегда Брана любил. И того, кто значим для Брана. Поэтому Бран так ждет Джона, поэтому пытается так неловко соблазнить его. Ему остро нужно приятие, близость, безусловная поддержка - проявленная любым способом, а лучше - всеми доступными способами. Наверное, зря он пытался это сделать через Робба. Мне кажется, это было ошибкой, но, видимо, Бран привык, что Робб удачно делает все то, что ему, Брану, недоступно. Тут уже Джону в плюс, что он оказался способен разобраться в этой затее, не обозлиться, не оттолкнуть. Это и есть полное приятие, лучшее его доказательство.
Чессговоря, предложение Машшкъ пустить Брана "полетать" меня потрясло. То есть, залезать психически больному человеку в голову и восстанавливать Север от его имени - не этично, а сбросить брата с башни - этично. Офигеть, потрясная этика!

[серафита]

Amarga, боже, я тебя обожаю и люблю. Не потому, что кому-то, наконец-то, нравится мой Бран безусловно, как нравится он мне. А потому что ты выловила из текста всё, что там лежало, и ещё немножко больше. Я знаю, что Бран тут может вызывать неоднозначные чувства, что поступки его двояки, потому с пониманием отнеслась к мнениям на его счёт и где-то признаю их справедливость и право на существование. Но — да, да, Бран не злодей и не задумывался как злодей. Наверное, рассказывай эту сказку Нэн, это была бы страшная сказка, про колдуна-оборотня и околдованного лорда, но в том-то и дело, что при внешне злодейском антураже Бран не плохой. И он ничего, по большому счёту, необратимого никому не делает. Даже его самый неэтичный поступок, когда он пытается лезть к Джону в теле Робба — даже в этом случае он быстро отступает, как только видит реакцию, и даже если бы нет, не решился бы зайти далеко, потому что это уже попахивает насилием, самым прямым, банальным, по отношению к Роббу, и Бран это чувствовал на самом-то деле.

А Бран - что тут удивительного, что пятнадцатилетнему подростку хочется, чтобы его любили. "Настоящее" - это не любовь из страха или жалости, которую Бран мог бы получить от "девчонки с псарни". Настоящее - это безусловная любовь, любовь того, кто всегда Брана любил. И того, кто значим для Брана. Поэтому Бран так ждет Джона, поэтому пытается так неловко соблазнить его. Ему остро нужно приятие, близость, безусловная поддержка - проявленная любым способом, а лучше - всеми доступными способами.

И да! да! ДА! Вот оно, да! Я давно уже знаю, что пытаться автору объяснять словами через рот то, что задумывалось и не проговаривалось в тектсе десять раз, некомильфо. Какая радость-счастье, что оно считывается и так, без косноязычных объяснений.

Неудивительно, что ему нужны эти ступеньки. Мне как раз очень понятно, что путешествие в ВИнтерфелл было необходимо Джону на пути к Дейенерис. Ему надо передохнуть на уступе, прежде чем карабкаться дальше.

Да))) Тропа у ручья же. Вернуться назад, чтобы пройти вперёд, пройти сквозь тень к свету и всё такое))) Как хорошо, что видно, что Джон вовсе не собирается увязать в Винтерфелле.
Арья, которая в знак самого громкого протеста всего лишь устранилась, а вернее сбежала в свою зону комфорта от периодически активного Робба, тоже работала на незлодейскость Брана, но этого никто не заметил))
А вот Фреев Робб прикончил таки сам. Он тогда был ещё в своём уме и активен. Это уже после у него начался постепенный спад. И кстати, я тоже думаю, что Робб бы при нужде делал те же вещи, что и Бран, разве что другим набором инструментов, так сказать.
Свой финт с Жиенной я сама люблю, потому что он придумался ловко и сам по себе) Фик-то по книгам в большей мере, это как раз Талиса тут залётный элемент из сериала)
Арья. Арья по книгам всё ж девица, но тут сильно постканон, да и даже официальным освидетельствованием (каковая процедура тоже ещё то удовольствие) все рты всё равно не заткнёшь. Дело тут в общественном мнении, а не в факте. И ещё взрослая Арья неудобная дама, а бедный Робб не имел опыта общения с такими женщинами)
Джона я очень люблю канонного, один из любимых ПОВов в книгах.
Спасибо

[Вансайрес]

Почитала комментарии... Ну, изначально я сама очень переживала из-за того, что Бран совершает нехороший, с моей точки зрения, поступок, но объявлять его из-за этого отвратительным злодеем-манипулятором... глядя на это, я задумалась о том, что вот так вот оно в жизни и происходит: кто-то совершает ошибку, одну, под влиянием всех свалившихся на него горестей и одиночества, а уж потом дело довершают окружающие, навешивая на него ярлык злодея и приводя, в конце концов, к сцене "побивания камнями" или, вот тут, "полёта из башни". Ужас Бедный Бран. И, сдаётся мне, что, не приедь к нему Джон, оно бы вот именно этим и закончилось...
Короче говоря, я придерживаюсь мнения, что нужно стараться не судить не только людей, но и литературных персонажей, потому что - даже если не верить в то, что они все живые, то всегда есть люди, которые могут узнать в описанном ситуации из собственной жизни и принять все "камни", летящие со стороны комментаторов, на свой счёт.

А теперь о том, что понравилось... да, собственно, всё понравилось, если не считать личных переживаний из-за Брана - Джон в особенности (ну, тут, по-крайней мере, все солидарны - он прекрасен).
И, несмотря на все разбитые судьбы, несмотря на горечь, порой проскальзывающую, текст вовсе не показался мне мрачным - возможно, дело в тех "звенящих" моментах, которые звучат то тут, то там, как отзвуки прекрасной и нездешной мелодии, способной поднять над тяжёлыми моментами действительности - синяя роза Лианны, песни, звучащие во дворе... Вроде бы, мелочи, но именно они делают атмосферу текста такой чудесной, хотя, вроде бы, рассказывается о вещах невесёлых. Для меня это романтика в высшем смысле этого смысла - та, которая живёт веками в самых красивых легендах и песнях менестрелей.
Так же, в паре мелочей, рассказано о судьбах и характерах персонажей "за кадром" - Дейенерис, Джейме, Бриенна, Санса... но при этом образ, выстраивающийся в голове по одному предложению, получается совершенно цельным, живым и многогранным. Дейенерис порадовала невероятно - именно такой я её и вижу, равно как и судьба Бриенны с Джейме (да! так и должно быть!).
И как много об отношениях между Сансой и Арьей в этой единственной фразе - "Арья посмотрела на неё и обидно расхохоталась"! Не нужно целого тома, в котором описываются судьбы таких разных сестёр (хотя его вполне можно было бы написать) - всё и так сразу же понятно.
Кто-то, наверное, наоборот, может пожаловаться, что в фике осталось много недосказанного, но для меня картина, выстраивающаяся по небольшому намёку, наиболее ценна и интересна.

Единственное, что показалось мне - линия Брана-оборотня и романтические (слово "романтика" я здесь употребляю всё в том же значении, как описала выше) отношения между ним и Джоном - это две разные истории, которые сплелись в одном тексте, как порой сплетаются два сна... но на самом деле принадлежат разным мирам, только внешне похожим друг на друга. Ну да кто сказал,что такого не бывает и в жизни?

А вообще мне кажется, можно очень посочувствовать автору, который берётся выписывать судьбы не самых однозначных персонажей - ведь он-то любит и понимает их всех, и ему всегда бывает больно тогда, когда читатели их обвиняют. Это также большой труд - видеть обе стороны жизни, в том числе и самую неприглядную, понимать её, не осуждая, и сталкиваться с тем, как осуждают другие... Порой и мне бы хотелось писать исключительно светлые вещи и добрых персонажей, но как же все другие? Как же наш мир, который, со всеми его "тёмными углами", отчаянно нуждается в том, чтобы его любили и принимали полностью, не отвергая и не отворачиваясь с осуждением - так же, как и Бран в тексте? Поэтому я всегда очень уважаю тех, кто берётся видеть и любить в том числе не самых положительных персонажей - не из-за царящей моды на антагонистов, а просто потому, что всем живым людям присущи ошибки и недостатки... Вот и персонажи этого текста получились такими - живыми на все сто

[серафита]

Вансайрес, у меня аж ёкает, когда я вижу новые комментраии в этом треде у себя в дискуссиях И каждый раз эдакий элемент неожиданности, но что радует — отзывы все подробные и разные, это тоже хорошо Бран хороший, очень хороший в книгах, замечательный в первых сезонах сериала, мне хотелось сюда такого же))) Ну как можно не хотеть присвоить себе такого чудесного мальчика в текст и немножко с ним поиграть, это же совершенно невозможно) Вот я и играла во взрослого Брана, который прошёл свой путь, вернулся из-за Стены, многому научился, может, даже участвовал в войне против Иных (правда, они с Джоном были на разных концах фронта), но всё равно — 15-ти лет. И я не вижу, что такого сделал «мой» Бран, чтобы дело закончилось побиванием камнями — даже без фона из канонных Болтонов, Фреев, Клиганов и Ланнистеров.
Джона из книги вообще люблю, не понимаю, как можно не любить его.
Кстати, про красующегося Брана. Это, кажется, сработало ему в негатив, но на самом деле значило ровно то, что в тексте — ему не всё равно. Не наплевать на себя, как выглядит, как одет. Я довольно часто вижу это в жизни и всякий раз поражаюсь: инвалид или откровенно некрасивый до патологии человек, а у него маникюр, стрижка свежая. Вот казалось бы, с такими ногами мини не носят, а стаким лицом не выходят на улицу, и никакие ухищрения не помогут — махни рукой на тот маникюр. Ан нет.

[Машшкъ]

нужно стараться не судить не только людей, но и литературных персонажей, потому что - даже если не верить в то, что они все живые, то всегда есть люди, которые могут узнать в описанном ситуации из собственной жизни и принять все "камни", летящие со стороны комментаторов, на свой счёт.

вот этой фразой повеселили.

А интересующимся еще раз объясню, отчего ждала полета Брана. Он не имел права влезать в голову Робба. У него были все условия для того, чтобы перемещаться по замку с помощью Ходора, чтобы

отстроить замок, нанять слуг, найти рабочих, восстановить стены, прогнать разбойников с земель

. Разговаривать с братом и помогать ему он мог и должен был снаружи, а не изнутри. Его способности не давали ему права оставить Робба без единого шанса на помощь, лечение, комфортинг. Это вопрос этики, который мне заранее закрыли, потому что я предложила завершение истории Брана по инициативе самого Брана. Джон сделал бы это по обоюдному желанию сторон, а Бран варганулся бы в Лето и понесся по своей тропе. Это обелило бы Брана в моих глазах.
Конечно же, это все обычное читательское мнение, и я рада, что другие читатели поняли текст лучше и додали автору сирдец.

[Уйка]

Йоптыть.

Тоже простыня, тока не такая разумная, как у предыдущих ораторов.

Короче автор! Во первых строках своего письма должна заметить, что да, ждала этого фика и очень, ибо нельзя просто так взять, и сослэшить двух моих любимых Старков, даже если один из них не Старк. Кстати насчет не-Старк - большое, человеческое спасибо за реакцию Джона на свое происхождение. Я тоже верю, что он отказался бы от престола. Прямым текстом в фике о том, что он таки присоединится к Дени, не нашла. Плохо смотрела? НЕ ОТВЕЧАЙ, дай мне жить верой в то, что он этого не сделал!

Пронзило в сердце прямо с самого начала:

Но стены Винтерфелла вовсе не казались ему меньше: просто теперь у него была Стена.

У меня такое отношение к Джону и его Дозору, что эта фраза была нужна, и очень. Я его немного ревную к остальному миру. А в этой фразе - в ней чувствуется, что Стена уже стала для него домом. Что она у него есть и все, и он уже, после этих семи лет, воспринимает ее как данность, теперь у него есть Стена. Вот хоть ты трижды Таргариен, хоть ты подпрыгни, Стена это часть него, и ничем это не изменить. Шипперю Джона со Стеной, дожили
Не знаю, как обьяснить, но в общем на этом месте мне стало хорошо и я успокоилась.

Бран козлина! Вообще двойственное у меня к нему отношение. Вроде и проскальзывает в нем на протяжении текста старый Бран, который маленький, который миленький, который, не смотря на общую занудность его линии, все равно второй по любимости ПОВ в книгах, но блин, то, что он сделал с Роббом, это ужасно! Цель оправдывает средства, может, в этом случае это и так *уговаривает сама себя*. Но нет, НЕТ! Он мог бы найти другой способ вернуть Роббу мозги на место. Я почувствовала, почему некоторые испытывали такое омерзение по отношению к варговству. Я его ощутила.

Джон зашибенен и прекрасен. Призрак зашибенен и прекрасен. АТЛАС ЗАШИБЕНЕН И ПРКРСН СПСБ СПСБ АВТР все так, все ТАК! Санса зашибенна и прекрасна, в отличии Джона и Робба Я ВЕРЮ, что она вернулась бы к Тириону, вот верю и все, и ее любовь к балладам в это решение очень даже вписывается - это же сказка о красавице и чудовище, йопт, ведь не могло в Вестеросе не быть аналога этой сказки (медведя и прекрасную деву не предлагать!), обязательно был, а раз был, Санса на эту фигню повелась бы сто пудов! В Арью и то, что она вернулась из Браавоса, наоборот, верится с трудом, но это просто у нас хэдканоны разные. Кстати интересно насчет ее слуги. Ктоэта? Я не пронзила ((

Кто еще зашибенен и прекрасен? Переписка Сансы с Арьей, вот кто, и походя ввернутый ДжейБри (автор погладил, хоть и читерство это, читерство, еще какое!), и то, что Бриенна у Дени в любимчиках. Борюсь с желанием порасспрашивать про других героев, про Дени поподробнее и про Битву, но понимаю, что рассказ не про это.

Слэш не особенно зашел. В основном, наверное, потому, что Бран показался чужим и Джон как-то сильно быстро уломался. И даже (О УЖАС) склонна к мнению, что прочиталось бы гармоничнее без рейтинга. НО! В общем и целом я получила огромное удовольствие )) Тема "что было послевойны" мне оченно интересна, и общее ощущение по окончании чтения было хоть и тяжеловатым, но хорошим.

Спасибо

[серафита]

Машшкъ, а вас огорчают дополученные мною сердца? Звучит как обида, что довольно странно. Я сочла ваш комментарий к тексту любопытным и вполне приятным, за исключением выбрасывания Брана с башни, пожалуй. Кому-то ещё из читателей тоже не понравилось, так что ж — этика у всех разная.
Уйка, гы! Варжество всё же штука неоднозначная, но мусолить обратно про Брана не буду) Пару раз я уже изложила свою точку зрения, и повторяюсь — я не возражаю, что Бран поступил этически неоднозначно. И да, так оно было задумано)))
Джейбри и Тирион/Санса ОТП же! Да, читерство, но что ж поделать, куда податься бедному шипперу при одном годном фике на фандоме! Разве что почитерить себе немножко)) Дени на троне это кинк! а её покровительство Бриенне, кмк, вписывается в канон.
Всё равно даже «Бран-козлина» из-за экспрессии прозвучало почти восхищённо)
АТЛАС ДА!
У Арьи в слугах Якен)))) Кенья — это простейшая анаграмма, я думала ещё вставить в текст речевые характеристики, но заставить его говорить "человек то-то и то-то" было бы слишком просто и совсем уж прозрачно)

И даже (О УЖАС) склонна к мнению, что прочиталось бы гармоничнее без рейтинга.

А дженом был бы краше
Я очень рада, что ожидания были не напрасны и разочарования не случилось.

[Машшкъ]

серафита, что вы! Я понимаю, что неприязнь читателя к герою, которого автор прописывал с любовью, может быть неприятна. Поэтому искренне порадовалась сирцам в адрес фика и конкретно Брана.

[серафита]

Машшкъ, ну вот))

[Уйка]

серафита,

Да, читерство, но что ж поделать, куда податься бедному шипперу при одном годном фике на фандоме!

ДА ТЫ ЧТО, я же откровенно и бесстыдно за!

Якен, ну ясен пень. Бгг, а вот и третье ОТП, да простят меня боги

Я очень рада, что ожидания были не напрасны и разочарования не случилось.

Не-а, совсем не случилось. Просто я ожидала другого Брана. Из прошлого. А какой мне из прошлого, когда семь лет прошло, ясно же, что он изменился, все изменились.
И еще я ожидала что Джон почувствует то же, что и я. Но он не почувствовал. Ну короче ты права, про варговство и то как его можно интерпретировать (фу сложное слово) тут уже перетерли достаточно раз ))
Его нежность к Брану кстати прописана так мррр!

[Вансайрес]

Машшкъ,

А интересующимся еще раз объясню, отчего ждала полета Брана. Он не имел права влезать в голову Робба.

Да я-то тоже не согласна с его действиями
Но, возможно, как для вас по каким-то личным причинам самое худшее - это насилие над чужой волей (для меня это тоже неприемлемо), так для меня - видеть, как кого-то (пусть и литературного персонажа) всецело осуждают, хотя поступки его неоднозначны. Поэтому и хочется вступиться - в некотором роде, это вопрос принципа

[серафита]

Уйка, нежность к Брану — это канон) Как можно было не))

[belana]

ни разу текст про оставшихся старков не давался мне с таким трудом.
какая у них серо-черная жизнь. даже проблески цвета, света и звука не снимают ощущение давящей сверху могильной плиты. большой. мраморной. серой.
они все восстанавливаются и адаптируются к новой ситуации как могут, с переменным успехом. момент "я думал, что достиг дна, но тут снизу постучали", уже пройден, но не настолько давно, чтобы считать жизнь старков хоть сколько-нибудь нормальной. но если экстраполировать имеющуюся информацию в будущее, то подобный сценарий вполне может случиться. разговоры в комментах очень напоминают продолжение этого фика, скажем, лет через сто. потомки извлекли скелет из шкафа и выясняют, кто право имеет.
в общем, я не любитель мрачняка и безысходности.

[серафита]

belana, вау! Оно ещё и как мрачняк и безысходность читается! (это не сарказм, это чистое удивление). Спасибо за мнение и за комментарий, он интересный)
Про комментарии, кстати, да))))

[Вансайрес]

серафита,

злостный флуд

Про комментарии, кстати, да))))

Мне понравилась идея))
Ты себя чьим старковым потомком видишь?
Я - всё же Брана, конечно от Джона

[серафита]

Вансайрес, Я какой-нибудь маргинальный Сноу.